Константин Соловьев - Восьмое Небо

- Возможно, мне уже приходилось слышать что-то о нем. Позвольте… Не корабль ли это Восточного Хуракана?

Капитанская челюсть коротко скрипнула.

- Бартаниэль Уайлдбриз по прозвищу Восточный Хуракан?

- Так точно, сэр. Мне не приходилось с ним сталкиваться, но болтают всякое. Доводилось слышать о том, как лет десять назад он разгромил сорокопушечный фрегат «Аррубо» в этих же краях…

Будь у капитана Джазбера губы, они бы презрительно скривились.

- Это не тот проходимец, у которого закончились ядра?

- Именно он, сэр. Говорят, он приказал зарядить пушки бочками с солониной. И те сработали не хуже разрывных бомб. «Аррубо» выпотрошило весь правый борт, он набрал крен и стал терять высоту, а Восточный Хуракан высадился на его борт с абордажной партией, лично проткнул капитана саблей и воскликнул…

- «Эта победа слишком дорого мне обошлась! Черт возьми, стоило стрелять сухарями»? Я слышал эту историю, мистер Боузи. Ее разносят исключительно те ветра, которые дуют в трактирах. Обычный треп небоходов.

Мистер Боузи почтительно коснулся двумя мозолистыми пальцами полей потертой фуражки.

- Так точно, сэр. Мало ли чего болтают в трактирах. Кроме того, мне приходилось слышать, что Восточный Хуракан давно умер. Лет семь назад, если не изменяет память.

Капитан Джазбер кивнул.

- Я слышал то же самое. Старую акулу сожрала лихорадка. В таком случае, кто стоит за штурвалом его корабля?

- Не могу знать, сэр. Но маневрирует он весьма толково. То ли имеет надежные лоции, то ли знает здешние ветра, как карась – свои два плавника.

Капитан Джазбер отнял от глаза подзорную трубу, небрежно ее сложил и спрятал в карман сюртука. Пальцы его при этом даже не дрогнули. Что бы ни ждало «Саратогу», вражеский корабль или стая голодных акул, он оставался предводителем команды и не забывал про это ни на секунду.

- На каком ветре мы сейчас идем?

- На Кротком Пересмешнике. Миль через сорок он пересекает Ленивую Одду, а дальше разделяется на Свиристюшку и Виляющий Хвост…

- Я и без вас разбираюсь в ветрах! – прогремел капитан, - Я хочу знать, наше корыто может набрать еще немного скорости?

Первый помощник Боузи выдержал паузу, но скорее для почтительности, чем по необходимости. Он все понял еще в тот момент, как только увидел несущийся наперерез пиратский корабль, все остальное время пытаясь лишь сохранить лицо. А может, и жизнь – капитан Джазбер не знал жалости к трусам и паникерам.

- Ни единого узла, сэр. Мы перегружены, к тому же, корпус едва выдерживает поперечную нагрузку. Если наберем хотя бы узел, «Саратога» развалится на доски... И ветер нам не сменить, на этой высоте дует лишь Кроткий Пересмешник, а он весьма неспешен. Возможно, мы еще можем спуститься ниже и попытаться укрыться в облаках…

Челюсть капитана Джазбера скрипнула. Нехороший это был скрип, зловещий, как у взводимого курка.

- Поздно. Слишком жидки, чтобы в них укрыться. Нас попросту накроют картечью. Растерзают вперемешку с облаками.

Стоящие на шканцах офицеры не считали нужным говорить вполголоса, оттого Тренч со своего места слышал их разговор даже не напрягая слуха. Более того, впитывал каждое брошенное слово с удовольствием, как умирающий от жажды впитывает благотворный дождь из задетой мачтой грозовой тучи. Удивительно, но даже страх в этот миг пропал, шмыгнул в какое-то убежище из наваленных камней глубоко в душе. Это было удивительнее всего. Тренч привык считать, что страх – слишком сильное чувство, заглушить которое невозможно ничем иным. Даже голод, холод и жажда, уж на что сильны, не способны с ним тягаться.

Страх перед капитаном Джазбером оказался столь силен, что ни одно чувство не могло его затмить. Тренч боялся капитана Джазбера с того дня, когда увидел его, и с тех пор боялся постоянно, вне зависимости от того, что испытывало и чувствовало его тело. Вжималось ли оно тщетно в канаты, пытаясь спастись от рассветного холода, норовящего содрать беззащитную кожу со своей жертвы, как акулья свора, хрипело ли горлом, тщетно пытаясь всухомятку перемолоть кусок соленой рыбы, разрывающий в кровь дёсна, или беззвучно выло, терзаемое муками голода, страх перед капитаном оставался прежним. И только сейчас, на пороге гибели, он немного отступил, прикрытый густеющей с каждой минутой тенью пиратского паруса.

Тренч впервые улыбнулся. Губы распухли от соли и жажды, разбиты в кровь, но улыбаться они были еще способны. И Тренч улыбался. То, что убило страх, называлось знанием. Он знал, что «Саратоге» не уйти. Слишком старый корабль, слишком ветхий такелаж, слишком забиты трюмы, слишком мала скорость. Это значило – никак не успеть. И это грело душу даже здесь, на высоте неполных шести тысяч футов.