Юлия Григорьева - Сказка о спящем красавце или Леськино счастье [СИ]

Из леса выехала, аж сердце замерло. Отчего-то почудилось, что опять невест дорога будет полная. Да только едут путники обычные, так ведь и выдохнула. Вот и ладно, а то опять через них пробивайся. А так бежит Чалая, и никто в спину змеиным взглядом не смотрит, да гадости не кричит. Путники только поглядывают. Кто знакомый, тот приглядится да и охнет. Признать, вишь, не могут. А как признают, так и кланяются. Правильно, со мной нужно с почтением.

Нос-то задрала, да так в город и въехала. Стражи мне вслед обернулись. Чалую признали, а меня — нет. Во, как. Я им только важно и кивнула. Да еще сказала:

— Чего рты раззявили, охальники? Я вам!

Вот после этого и воскликнули:

— Госпожа Лесовика, ты ли это? Не кобыла б твоя, и вовсе бы не признали.

Вот охламоны воротные. Лошадиная морда им родней моей, выходит. Вот точно по ветру развею… потом. Сейчас некогда. За пряниками мне надо. Ну и поехала, стало быть, дальше. Правлю лошадкой моей, да к базару кружным путем еду. Княжьи-то хоромы в стороне стоят, а я всё одно мимо них направилась.

Цокает копытами Чалая, а у меня сердечко в груди набатом бьет, топот конский заглушает. Гляжу на ворота резные, вдруг князь покажется? Только так его и не увидела. Еще горше вдруг стало, будто и не веселая ехала. Так тяжко и вздохнула. Думаю, может к воеводе заглянуть? Вдруг у него ко мне дело есть какое? А там, глядишь, и Велеслав покажется. Скажу ему, что не злюсь больше, глядишь, опять в гости зайдет. Да так и не заехала. Боязно. А еще гордость заела. Буду я еще князя высматривать, да первой ему в ножки кланяться. Сам сказал, что не нужна я ему. Вот и он мне ненадобен.

Ну и поехала дальше, только разков пять всего назад обернулась. Так до базара и доехала — злю-уща-ая, хоть свечи об меня зажигай — враз вспыхнут и оплавятся. Попался бы на глаза Велеслав, ой и отвела бы душеньку. Да только не видать соколика, совсем, видать, обиделся. А на других людей кидаться не стала, их пока винить не в чем.

Оставила я Чалую, а сама с телеги слезла и по базару побрела. Дошла я до пряников, а они меня и не радуют. Вот до чего меня князь довел, даже лакомство любимое на меня не глядит. Ну и я на него. Так мимо и прошла. Иду, на людей посматриваю. Думаю, хоть поглазею, а там, может, и веселей станет. И мимо скоморохов потешных прошла, и мимо медведя ученого, а радости всё нет. Взяла петушка на палочке, в рот засунула и дальше бреду, сладости не чувствую.

А навстречу мне мужик хмурый идет, на людей бранится. Пригляделась, а то воевода! Сама не заметила, как шаг прибавила, да так перед ним и встала, дороги не даю. Он меня взглядом окинул и говорит:

— Уйди с дороги, красавица, я сейчас и худое сделать могу.

— Попробуй, — отвечаю. — Потом поглядим, кому хуже будет.

Осмотрел меня вновь воевода, да так гляделки свои и растопырил:

— Лесовика Берендеевна? — спрашивает. — Вот уж чудо-чудное, и не признать тебя сразу.

— Всегда такой была, — ворчу я, а сама на него смотрю, жду — а вдруг про Велеслава скажет.

Только Никуша опять нахмурился и меня рукой с дороги отодвинул. А я так и растерялась. И чего это такое? Будто от комара какого отмахнулся, спасибо, что не прихлопнул. Не вытерпела я такого, догнала и опять дорогу заступила:

— Ты чего это? — говорю — Или совсем смерти не боишься?

— А чего ее бояться, коли жизнь не мила? — отвечает воевода, а у меня вдруг сердце так и ухнуло.

— Неужто опять с князем беда?

Спросила, а сама ладонь к груди прижала. Смотрю на воеводу, а он голову повернул, да взглядом будто камнем придавил.

— Тебе что за дело? — спрашивает. — Идешь себе и иди дальше. Еще про князя спрашивает.

— На то язык и дан, чтобы спрашивать, — говорю. — А ты, коль спросили, ответь, сделай милость.

Подбоченился воевода да глаз прищурил:

— И чего это тебе вдруг князь понадобился? То из леса гнала, а теперь с души про него сказ тянешь?

А я руки на груди сложила и отвечаю важно:

— Хочу гоню, хочу спрашиваю, тебе какое дело?

— Нет мне дела, ступай себе дальше.

Сказал Никуша да и обошел меня, будто столб какой. Я еще чуточку нос позадирала, да и за ним кинулась. Дорогу опять заступила, да руки в бока уперла:

— А ну говори, негодник, что с князем случилось! — а сама глазами сверкаю, они уж уголечками горят.

И страшно мне так, что душа обмирает. Да не воеводу грозного боюсь, а того, что он скажет. Забилось сердечко птичкой пойманной. На воеводу смотрю, а сама глаза синие вижу, да улыбку веселую. А в ушах-то только и слышу: «Лесенька…». Ох, ты ж друг мой единственный — сердцу радость, что ж за беда с тобой опять приключилась? А я сижу в лесу своем вся важная, как ты хотел, и ничегошеньки не знаю. И некому тебя от горести защитить, некому кручину поганую рукой отвести. Охо-хонюшки…