Роберт Блох - Рассказы. Том 3. Левша Фип. [Компиляция, сетевое издание]

Я встаю, и когда делаю это, я все помню. Я долго смотрю на этого тощего парня с копной растрепанных волос, большими выпученными глазами и забавным кларнетом.

— Что это орет Мартини, что ты Крысолов? — сообразил я наконец.

Пфайффер опускает глаза и медленно пожимает плечами. Потом вздыхает.

— Я должен признаться, — шепчет он. — Это правда. Вот почему сегодня я не хочу, чтобы музыка играла. Потому что, когда я играю для мышей и крыс, они выходят. В конюшне, где темно, клиенты не замечают их, но, когда я играю наверху они сразу чувствуют мышиный запах. Именно этого я и боюсь.

Я слушаю, и все ломаю голову, пытаясь вспомнить, что я слышал об этом Крысолове. Наверное, запомнил что-то, когда учился в школе. Какой-то городок в Германии кишел крысами еще до прихода нацистов. И вместо того, чтобы вызвать дезинсектора, они наняли этого парня с трубой для того, чтобы он сыграл несколько мелодий. Он играет, а грызуны следуют за ним и тонут. Затем он возвращается и сдает счет, но крысы исчезли, и жители пытаются задержать его на денежном расчете. Поэтому он снова играет, и все дети жителей следуют за его музыкой в панике, и танцуют.

Я спрашиваю его об этой истории, и Пфайффер качает головой.

— Это ложь, — кричит он, размахивая руками. — Это грязная черная ложь, пропаганда. Правда в том, что я ездил в Брунсвик, в Гамельн, где свирепствует крысиная чума. Это плохо, эта чума. Крысы плывут через Волгу, приходят из Азии. Серые крысы. Они двигаются в Пруссию, словно армия на животах. Потому что они едят все. Еда, товары, птица, цветы, семена. Они грызут здания, трубы, стены и даже фундамент. Они грызут спички и устраивают пожары. Грызут плотины и вызывают наводнения. В Гамельне крыс больше, чем людей.

И в Гамельне они нанимают меня, чтобы убить крыс. У меня есть моя трубка и моя музыка, которой я научился, путешествуя по Индии, где такой музыкой гипнотизируют змей. Поэтому для крыс я устраиваю концерт, и они следуют за мной к реке и тонут мертвыми. Это правда.

— Но то что я забрал детей — это ложь! Ложь, придуманная, чтобы испортить мой бизнес. Теперь они используют только мышеловки, а я… как это называется? в заднице. Становится так плохо, что мне приходится работать в оркестре, играть на трубе, как на кларнете. И все же музыка, которую я сочиняю, очаровывает крыс, так что меня вышвыривают из театров и кафе.

Потом явились нацисты, и из-за того, что я делаю, я вынужден был бежать из Германии, как крыса. Что произошло потом, ты знаешь.

Пфайффер качает головой. Я похлопываю его по плечу.

— Почему бы тебе не рассказать об этом раньше? — говорю я ему. — У тебя в трубке целое состояние, а ты этого не знаешь! Ты мог бы зарегистрировать себя в качестве крысолова и вести бизнес по уничтожению грызунов!

— Найн. Вы забываете — они все еще преследуют меня, эти нацисты, из-за того, что я пытался сделать перед отъездом. Вот почему для Пфайффера я меняю имя — это по-немецки Пайпер. Публичность была бы смертельно опасна. Гестапо хочет забрать меня обратно. До сих пор я сплю в подвале под Бочковым домиком, потому что мне страшно. Там, внизу, крысы и мыши защищают меня. Но теперь меня поймают, и — как вы говорите? — изжарят меня как гуся.

— Чушь собачья — утешаю я его. — У нас здесь нет гестапо. Правительство вычищает «пятую колонну». Тебе не о чем беспокоиться. Просто положи это в свою трубку и играй.

Пфайффер слегка улыбается.

— Вы очень добры, Герр Фип.

— Пойдем ко мне домой, — говорю я ему. — Я устрою для тебя угол. Парень с твоим талантом — у тебя не будет никаких проблем.

Мы идем по боковой улице. Я все еще разговариваю с Пфайффером и не обращаю внимания на машину, которая подъезжает к обочине. На улице все равно пусто, поэтому я просто даю Пфайфферу старый сок.

— У меня миллион идей для тебя, — говорю я. — Может, и не в свинг-группе, но в других местах. Уверяю, что вижу просвет в твоей ситуации!

Но я вижу не свет. Это темнота. Потому что, когда я это говорю, я вдруг чувствую, как что-то твердое бьет меня по затылку. Большая рука протягивается и хватает меня, и как только я оборачиваюсь, я снова кладу ее на вешалку, и все становится совершенно пустым. Во второй раз за эту ночь я на мели. И когда я прихожу в себя, то оказываюсь выше, чем когда-либо в жизни. Двадцать тысяч футов, если быть точным. Я в самолете, и Пфайффер тоже. Мы лежим на сиденье в заднем отсеке, а впереди какой-то пилот давит на старенький рычаг.

Я сажусь, и это все, что я могу сделать. Потому что у нас с Пфайффером руки и ноги связаны бойскаутскими узлами. Только один взгляд на нашего пилота говорит мне, что он далеко не бойскаут. У него широкие плечи, как у борца, и голова выбрита, хотя лица нет. На нем пилотская форма, но на рукаве маленький круглый значок. Пфайффер смотрит на него и содрогается.