Тим Вернер - Мы, монстры. Книга 3 - Зверь [СИ]

— А мне надо лететь дальше.

— Надо?

“Да что ты переспрашиваешь?!” — чуть не рассердился Нивен и тут же чуть не улыбнулся: сам ведь такой.

Впрочем, нет.

Их нет смысла сравнивать. Он — эльф. Напротив — человеческий детеныш.

— Я просто думаю, — заговорил детеныш, не дождавшись ответа, — может, тебе еще посидеть? А то упадешь, как вот сейчас упал, только с птицы своей. Или птица упадет…

Нивен дернул плечом, будто хотел отмахнуться от детеныша, от его слов, взгляда. Но не завершил жест: не было времени. Ни спорить, ни отмахиваться.

Ему нужно лететь. Грифону нужно лететь. И им обоим нужно набраться сил, совсем немного, на последний бросок.

Нивен положил ладонь на мелкую, редкую, колючую траву под рукой. Закрыл глаза.

Он — эльф.

Ему не нужны никакие Мертвые боги, бормочущие в голове. Ему не нужны темные силы, скрытые внутри. Ему хватит своей, светлой.

Он — светлый.

И все, что нужно — разрешить себе быть светлым. Дать тьме уйти, рассыпать окончательно. Дать грузу прошлого свалиться с плечей, запекшейся на руках крови — осыпаться придорожной пылью под ноги.

Стать собой.

Вдохнуть наконец, впитать, вобрать в себя силу леса и воздуха, и трав, и птиц, и зверей. Дыхание каждого — все одно. Одно дыхание — его дыхание.

Он и есть лес. Он и есть ветер.

Он — эльф.

И он — Нивен.

Удерживая одну ладонь прижатой к земле, Нивен впечатал вторую в мягкий бок лежащего рядом грифона. Тот тоже вздохнул — глубоко и шумно, заворочался, пытаясь встать.

— Вот так, — шепнул ему Нивен.

И поднялся на ноги первым.

Бросил быстрый взгляд на Итана.

Тот так и не пошевелился. Только хмуро пробормотал:

— Не нравится мне это.

— Я вообще редко кому нравлюсь, — ухмыльнулся Нивен и подмигнул.

Потянул грифона за шкирку — и тот тоже наконец поднялся. Нехотя, но твердо. Потянулся, разминая мышцы.

Нивен легко запрыгнул ему на спину.

— Курьер! — окликнул вдруг мальчик. — Ты вернешься?

— Сюда? — удивился Нивен.

— Вообще… — Итан неопределенно взмахнул рукой. — Куда-нибудь. Вернешься?

— Странный вопрос, — хмыкнул Нивен.

— У тебя сейчас такие глаза, — неуверенно сказал Итан, — будто не вернешься.

— Глупости, — пожал плечами Нивен. — Я всегда возвращаюсь.

И коснулся грифоньей холки, приказывая лететь.

Грифону лететь не хотелось.

Но выбора у него не было.

“А у меня? — подумал Нивен. — Был ли выбор у меня?”

Йен присел на краю, всмотрелся в ползущую по кругу тьму внизу. Ухмыльнулся ей и многообещающе шепнул:

— Жди.

Так, будто он собрался ее побеждать. Так, будто мог победить.

Закрыл глаза.

Чтобы проснуться, ему не нужно было прыгать следом за Нивеном: проснуться легко, когда знаешь, что спишь, когда сон — твой.

Открыл глаза, и вот — он уже на оборотневой скале.

Поднял голову, распрямил плечи.

Подумал: “Странно, как это я с камня не свалился?”

Неспешно встал, подошел к краю скалы, глянул вниз, как смотрел только что во сне с утеса. Никаких водоворотов под ногами — только мягкий пушистый снежный ковер. Намело, пока спал.

Интересно, его самого тоже замело?

Йен повел плечами, встряхнул руками, сбрасывая пушистые снежинки. Проследил за ними, мерцающими в свете Рихан, падающими неспешно и мягко.

И прыгнул сам. Так же мягко коснулся ногами земли — только вновь взлетели вверх искристые брызги снега — и зашагал прочь. Ночь была светлой, застывшей в ледяной тишине, сверкающей, прозрачной.

Он будто заранее знал, что она будет такой, потому и проснулся раньше — пройтись. Без волков, без оборотней, без виверн. Чтобы были только он и эта ночь. И чтобы запомнить ее.

Правда, вряд ли он хоть что-нибудь будет помнить, как только свалится в небытие. Вряд ли он вообще будет, когда свалится. Утешало одно: его никогда и не было.

И Нивен, считающий, что некий мифический Шаайенн пытается остановить сейчас Затхэ, всё такой же дурак, каким был. Остановить Затхэ — решение здравое, потому верное. Не более того.

Ведь будь Шаайенн настоящим, ему было бы страшно сейчас, верно? Страшно, больно и тяжело.

А ему — хорошо. Ему впервые за долгое время — с тех пор, как всё вспомнил — не больно, впервые он не злится и не ненавидит. Ему легко. Он не идет — почти летит. И никогда так не дышалось, как сейчас, одному, посреди тихой морозной ночи.

Впрочем, нет.

Он не один.

Йен вдохнул слишком глубоко — и снова увидел всё.

И снова увидел чуть больше, чем надо, чем хотел видеть сейчас.