Вячеслав Соколов - Не сердите толстяка [СИ]

— А ты что? Даже не подержалась? Да не зыркай ты на меня так. Что? Губу прикусила? Ну сильна-а-а-а…

— Вот так сразу и решил что любовник у тебя? И сразу за горло? Ну Отелло бледнокожий…

— Вот не надо его выгораживать! Ну и что, что сразу отпустил. Вот он у меня получит. Что? Уже получил? Ну, это от тебя, а я его морально урою.

— Ну будя, будя. Не ной. Сколько можно-то? Верю, что не хотел. Верю, что добрый. И в это верю… И в это… Всё, хватит. Считай, что мы тут чай с тобой пили, и ты мне так ничего и не сказала.

Выслушав же Тому до конца, Мария Ивановна встала и принялась мерить шагами комнату:

— С одной стороны это хорошо, что так вышло.

— Почему? — девушка неподдельно удивилась.

— По крайней мере теперь ты точно знаешь, что ты для Тимохи не просто подстилка. Не надувай губы. Сама посуди. Внучок-то циник ещё тот, и к бабам по потребительски относится. Однако тебя явно считает своей, — глаза девушки радостно блеснули, но тут же потухли. — Точнее считал. Отпустил сразу, даже после того, как по яйцам пнула, не прибил. А уж что злость на стенке выместил… Вообще о многом говорит.

— Ни о чём это не говорит, — возразила девушка.

— Мог бы и в морду, — задумчиво протянула Мария Ивановна.

Взглянув на стену, потом на большое зеркало на стене, Тома вздрогнула, представив, что бы было, если бы такой удар пришёлся по лицу.

— Кстати, — решила сменить тему разговора, чтоб отвлечь воспитанницу, пожилая женщина. — А у тебя точно никакой любовничек не завёлся?

— Мария Ивановна, да как вы можете?!

— Я всё могу, деточка. Ну или почти всё. В том числе в курсе того, что к тебе постоянно всякие хмыри подруливают: с цветочками, на дорогих машинках и прочее. Да и в рестораны ты раньше похаживала.

— Так-то раньше, — смутилась девушка, — пока Тима не болел.

— Ну, это я знаю. Однако хоть и не ходишь никуда, хмыри то никуда не исчезли.

— А что я могу сделать? — горестно вздохнув, Тома приподняла руками свои огромные груди: — Как мёдом им намазано.

— Не мёдом, дочка, не мёдом. «Играй гормон» называется, — и хитро усмехнувшись, опытная ведьма напомнила: — Сколько раз предлагала тебе уменьшить титьки хоть на один размер?

— Тут одним не отделаться.

— Ну на два-три-четыре…

— Да? — красавица гневно сверкнула очами. — И тогда Тимка точно сбежит к какой-нибудь лахудре с силиконовыми грудями.

— Это аргумент, этот может, — с серьёзным видом кивнув, бабушка решила уточнить: — У тебя точно никого?

— Нет.

— Да-а-а-а-а… А скажи-ка мне, краса ты моя большегрудая, — и подмигнув ожидающей очередного каверзного вопроса девушке, добила вопросом не по теме: — Вот всё спросить хочу, почему ты меня мамой называешь?.. — и, устроив паузу, стала наблюдать, как та бледнеет, потом краснеет, не знает, куда деть руки и что сказать.

— Я-я-я…

— Ты, ты, ты, — прищурив глаза, прошипела грозная ведьма, ткнув девушку в левую грудь.

— Когда это? — спросила Тома принявшись теребить подол так и не сменённого после побега от Тимофея халатика.

— Мне когда Тимоха рассказал, что ты маму звала, когда при смерти лежала, — отвернувшись к стене, тоскливо призналась Мария Ивановна, — у меня чуть сердце не оборвалось… от тоски, от обиды. Я в таком гневе была, что не знаю… Так плохо мне стало… А потом как гром среди ясного неба: оказывается, ты меня звала! — подойдя к дивану, рухнула на него, продолжив исповедь: — И так мне хорошо стало, так светло. Сидела и плакала от счастья.

Зажав ладони между коленок и крепко стиснув их, Тома неотрывно смотрела в глаза женщины, которую уже давно считала своей матерью.

— Но на этом всё закончилось, и только когда ты чем-то жутко расстроена, у тебя проскакивает вновь: «Мама». А потом всё возвращается на круги своя. Обидно… Почему, только когда тебе плохо, ты считаешь меня мамой, а в остальное время — по имени-отчеству да ещё и на вы? — гордая и сильная женщина взяла в свои руки ладошки девушки и взглянула в зелёные глаза, вновь наполняющиеся влагой. — Почему?

Тома обессиленной куклой сползла с дивана на пушистый ковёр и, обняв ноги приёмной матери, прижавшись к ним щекой, прошептала:

— Всегда. Мамочка. Всегда. Маленькая была — не осмеливалась, потом привыкла…

— Ну а сейчас почему? — нежно погладив девушку по голове, поинтересовалась счастливая женщина.

— Из-за Тимки.

— А он-то тут при чём?

— Не хотела, чтоб подсознательно тёткой считал. Но если бы знала, что тебе от этого больно…

— Тише, дочка, тише, — наклонившись вперёд, целует девушку в макушку. — Моя вина, давно надо было поговорить. Вот только ты уж не обижай больше старушку, не думай, что я тебя со свету сживу, — хихикнула, — за то, что ты в койку к внуку запрыгнула. Кстати! Насчёт внука! Деточка, что хошь делай, но ухажёров всех разгоняй. Хоть не мойся, хоть в керосине купайся, хоть… э-э-э… нет. Титьки мы тебе трогать не будем. Короче не дай бог, Тимоха увидит. Начнёт лютовать, угробит мужиков ни за что.