Сергей Шведов - Иван Царевич и Серый Волк

К удивлению Царевича, Кляев никак на его предложение не откликнулся. Взял протянутую сигарету подрагивающими синими пальцами и жадно затянулся. – Ты что это сегодня как пришибленный?

– Пришибли, но не меня, – шмыгнул носом Васька. – Шишова гробонули на пустыре сегодня по утру. Такие вот дела, Иван.

– Ты что несёшь! – ахнул Царевич. – Что видел, то и несу. Мы его за водкой послали через пустырь. Ждем, ждем. Я, Вепрь и Михеич. А его всё нет и нет. Послали вдогонку Вепря. Через пять минут Пашка возвращается. Рыло на сторону, зуб на зуб не попадает. Короче, лежит на

том пустыре наш Сеня, а из груди кол торчит. Мент, который кол вытаскивал, сказал, что он осиновый. Такие дела. Вепрева с Михеевым ещё допрашивают, а меня отпустили. Да весь дом видел, что мы тут на лавочке сидели.

Царевич был потрясён. И это ещё мягко сказано. Нет, убийство по нынешним временам не такая уж редкость, а про Шишова никак не скажешь, что он человек мирный и мухи не обидит. Первый скандалист во всём доме. Выпить не дурак. И если бы его чисто по-русски бутылкой по голове пристукнули, то Царевич не шибко бы удивился. Се ля ви, что тут поделаешь. В смысле мементо море. Но осиновый кол, это слишком, это ни в какие нашенские ворота не лезет. Как в Берендеевом царстве…

При воспоминании о Берендеевом царстве Царевича прошиб холодный пот. Ибо в том царстве осиновые колья были как раз в ходу. Но ведь это бред, чистый бред.

– А когда Семёна убили`? – Эксперт сказал, что около девяти часов утра. Но я и без эксперта скажу. Аккурат без десяти девять было, когда мы его отправили. Сегодня же суббота. Посидеть хотели. Михеич, значит, побежал за пивом в соседний ларёк, а Семён – в магазин. – Михеев пиво принес? – А как же, – удивился Васька. – Всё честь по чести. Мы успели уже по банке раздавить. Главное, водка цела. Литр водки в целлофановом пакете рядышком лежал. – Ну и что?

– Как что? Выходит, не грабёж. И следователь говорит – не грабёж. Шпана там, алкаши, эти бы водку взяли. А больше у Сени и брать-то нечего. Куртка ношенная да сапоги резиновые. Денег при нём как раз на две бутылки было и не целковым больше. Мы же по сусекам скребли. Водка теперь пропала – вещдок, говорят. – Так пошли ко мне, – сказал Иван. – Налью для согреву. Ты уж синий весь. – Люське надо сообщить про Шишова. Мне мент сказал, чтобы я, значит, деликатно… Чтобы не как обухом по голове.

– Ну и… – Вот тебе и «нуи», – рассердился Кляев. – Следователь Люськи не знает, а я знаю. Этим обухом она мне и врежет про меж глаз. Она меня с детства терпеть не может. А уж с такой-то вестью!.. Доносчику – первый кнут, в смысле за плохую весть – секир башка.

Царевич Люську знал хорошо и опасения Кляева признал обоснованными. – Может, ты со мной зайдёшь, а Иван: всё-таки она к тебе хорошо относится. – Это ещё вилами по воде писано.

– Да брось ты, – махнул рукой Кляев. – Старая любовь не ржавеет. С чего бы это Сеня на тебя волну погнал.

– Не было у меня ничего с Люськой ни в молодости, ни потом, – нахмурился Царевич.

– Темнила, – хмыкнул Васька. – А ведьма Мила в «Жеребячьем копыте», это не Люська, что ли?

– При чем тут Люська?! – возмутился Царевич. – Это плод воображения, не более того. – Плод воображения! – полез в бутылку Кляев. – Знаем мы эти плоды. Так расписал Люську с головы до пяток, что Сеня её вмиг опознал и грозился тебя придушить собственными руками. Всё-таки сволочь ты, Ванька, интеллигентская. Но было у тебя что-то с бабой, так молчи. Баба-то замужняя.

– Да не писал я ничего про Люську, – взъярился Царевич. – И в мыслях ничего подобного не держал.

– Темни дальше, – махнул руной Васька. – Теперь всё это уже не важно. Сеня в сырой земле, в смысле в морге, и никто не помешает твоим жеребячьим копытам стучаться по ночам в Люськины двери.

У Ивана появилось сильнейшее желание врезать по ухмыляющейся Васькиной морде, но он сдержал чувства, распирающие грудь и мышцы. Ситуация не располагала ни к скандалу, ни тем более к драке. Человек всё же умер. И хоть при жизни Царевич этого человека не слишком жаловал, но, по русскому обычаю, о покойнике либо хорошо, либо ничего. Тем более что умер Шишов до жути нелепой смертью.

Между прочим, Царевич сидел на лавочке с фсбшником где то около трёх часов пополудни, и Вадим Матёрый наверняка уже знал и о смерти Сени, и о непростых отношениях убитого с писателем Царевичем. Знал, конечно, и о том, что поскандалили они именно из-за романа. Романа не в смысле житейском, а в смысле литературном. Но о Люське фсбшник ни словом не обмолвился, спрашивал больше о Веронике и молодильных яблоках. При чём тут яблоки, скажите на милость?