Дмитрий Яшенин - Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?

Честное слово, даже если бы сейчас на крыльце этих вот нарядных белокаменных палат появился сам государь, Шурик совершенно не удивился бы. Сейчас он уже вообще ничему не удивился бы!

В третий раз отвесив земной поклон, Данила Петрович повернулся к юноше и, строго качнув головой, велел следовать за собой. Чувствовалось, что здесь, под сенью древних кремлевских стен, он порядком растерял уверенность, присущую ему в Вологде так же, как окладистая русая борода или роскошный боярский кафтан.

Сопровождаемый Шуриком, оробевшим не в пример сильнее и едва не наступавшим ему на пятки из боязни отстать, боярин пересек двор, поднялся на крыльцо одной из палат и, миновав стрелецкую стражу, вошел внутрь. В сенях (или как там называется передняя в царских палатах) Данила Петрович остановился и придирчиво осмотрел юношу. Шурик был одет в простой, но ладный, незаношенный тулупчик, справленный ему отцом на прошлое Рождество, такие же портки и сапоги, подаренные воеводой непосредственно перед отбытием из Вологды. Эти самые сапоги, обутые им впервые и долженствующие, по мысли Данилы Петровича, продемонстрировать хоть какое-то превосходство их носителя над простолюдинами, по ощущениям самого носителя ничего, кроме дикого, нечеловеческого дискомфорта его ногам, привычным к мягкой крестьянской обувке, не доставляли. Требовалась вся сила воли, чтобы сдерживать себя от желания болезненно морщиться при каждом шаге, когда жесткие кожаные складки вонзались в натертые уже пальцы, скользили по напрочь уже стертой косточке и словно крупной теркой обрабатывали воспаленную уже пятку. Впрочем, Шурик сдерживался, лишь крепче стискивая в руке шапку. Другая рука была обременена тяжелым узлом, вмещавшим весь его багаж, все пожитки, с которыми он пожаловал в Белокаменную.

Осмотрев его с ног до головы, Данила Петрович тем не менее недовольно покачал головой и, отвернувшись, выжидательно уставился куда-то в глубь помещения. Так и не поняв, что же в его облике не устроило воеводу, Шурик, однако, почувствовал себя виноватым и, смутившись, мрачно уставился на свои ненавистные сапоги, лишь краешком глаза посматривая по сторонам. Молчание повисло в воздухе, ощутимо нагнетая, концентрируя напряженное ожидание…

Ожидание тянулось не менее четверти часа, когда пронзительный визг петель (неужели даже в царских хоромах некому смазать?!) заставил Шурика вздрогнуть и поднять голову. Дверь в дальнем конце сеней распахнулась, и на пороге возник невысокого росточка дьячок с внимательными, остренькими глазками, в безыскусном сером кафтанчике и с серебряным письменным прибором на поясе. Данила Петрович встрепенулся и направился ему навстречу. Дьячок также сделал несколько шагов вперед и поклонился боярину, хотя и не так низко, как кланялись вологодские служки. Перебросившись с ним парой фраз, воевода обернулся к Шурику и резким взмахом руки велел следовать за ним. Дьячок распахнул дверь, и вся троица углубилась в сумрачный коридор без окон, ведущий, очевидно, в глубь массивной царской хоромины. Тьму разгоняли многочисленные факелы, укрепленные вдоль стен на высоте в полтора человеческих роста и помимо прямой, осветительной, функции еще и усердно коптившие сводчатый потолок своим черным, смоляным чадом.

Миновав несколько дверей, дважды повернув и спустившись по лестнице, Шурик вместе с обоими провожатыми очутился в просторном помещении, освещенном, как ни странно, естественным образом через маленькие оконца под самым высоким потолком. Помимо окон в комнате наличествовал еще десяток свечей, стоявших на длинном столе, отгораживавшем дальнюю ее часть от входа.

В комнате находились трое мужчин.

Один — в дорогой боярской шубе, с золотыми печатными перстнями на белых холеных пальцах, хозяин по взгляду, по жестам, по… да по всему — восседал посередине стола, а за его спиной стояли еще двое. Шурик не успел рассмотреть их, ибо боярин с первой же секунды завладел его вниманием. И это было взаимно. Едва лишь переступив порог, юноша ощутил на себе цепкий взгляд хозяина. Ответив на земной поклон Данилы Петровича небрежным, скорее даже рассеянным, нежели высокомерным, кивком, он вновь переключил свое внимание на его молодого спутника, скользя взглядом вверх-вниз по фигуре Шурика и будто бы о чем-то спрашивая. Безмолвно спрашивая, потому как рот свой боярский он пока что держал на замке, а никто другой вперед него, разумеется, вякнуть не смел.