Александр Карнишин: Общага [СИ]

Двери налево-направо, запах какой-то пищи, крепкий запах парфюмерии, стирального порошка, женские голоса. Шурик помялся у двери, сделал было пару шагов вглубь барака, а потом вдруг повернулся и ушел. Бутылку выкинул по дороге, и с тех пор «завязал». Как-то сразу он тогда понял и решил, что или пить, как все, и пить всё, или не пить вообще. И — перестал. Народ повозмущался-повозмущался, да привык. И стали теперь его звать на вечеринки — «закусывать».

Григорич сидел на скамейке, вспоминал, ждал чего-то. До поезда было еще четыре часа. Торопиться было совершенно некуда.

Лет около тридцати на него вдруг накатило. Он понял, что пора жениться. Ему и родители намекали, и друзья советовали, и знакомые разные всё пытались с кем-то познакомить. А тут был смешной случай.

Вован, с которым тогда в одной комнате жили, женился на «разведенке». И ушел из общежития. И вдруг звонит и приглашает в гости. Говорит, соскучился. Адрес продиктовал. Маршрут расписал.

Надо было сесть на автобус, проехать три остановки, там выйти, свернуть направо — и к новым домам. А Шурик решил прогуляться пешком, как всегда. Очень он любил неторопливые прогулки, когда так хорошо думается и мечтается. Дошел до шоссейки, перешел на ту сторону, и пошел наискось чуть, срезая углы. Вот, вроде, тот дом. И подъездов — сколько надо. Лифтом поднялся на восьмой, вжал сходу палец в кнопку звонка, да так, уверенно: «Спар-так-чем-пи-он!».

Дверь открылась быстро, и Шурик «поплыл». Такое бывает только в кино. Красивейшая девушка. Губы… Шея… Грудь… Глаза в пол-лица доверчиво смотрят на него.

— Здравствуйте. Вы к кому?

— А-а-а… Кхм! Это… Володя дома?

— Да. Володя! Тут к тебе! — и пошла куда-то в комнаты.

А фигура, а движения! Шурик смотрел и не понимал, как Вовану досталась такое, и почему все смеялись над ним, подтрунивали… А потом вышел Володя. Это был не Вован. Это был другой Володя.

И Шурику вдруг очень захотелось жениться. Он долго высматривал среди тех, кто работал неподалеку. Убедил себя, что вон та, маленькая, худенькая, с длинным носиком (ребята шутили: это ничего, что нос длинный, зато ноги короткие!) — то, что надо. Купил билеты в театр.

Проследил за ней до дома, узнал, где квартира. Посидел на детской площадке перед домом часок, подышал воздухом. А чего сидеть? Встал, и пошел «сдаваться». Звонок в дверь. И открывает — она!

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Я… В общем… Ну… Я хотел пригласить вас в театр!

— Меня? Почему? Я не хочу, — и дверь захлопнулась.

Постоял Шурик под дверью, посмотрел на глазок, повернулся… и поехал в театр. Второй билет продал прямо возле театра. И больше никого не приглашал с собой.

А потом Шурика поставили дежурить по общаге. И стал он командовать. Сутки командует — двое отдыхает. Утром поднять всех на смену, пройдясь по этажам, днем успокоить слишком шумных, мешающих спать ночной смене, помочь в столовой порубить хлеб, расставить приборы, поднять ночную смену, порезать ночью оставшийся хлеб на сухарики, поджарить его, разобраться с опоздавшими и пьяными, записать очередь в душ, если слишком много желающих, открывать и закрывать «ленинскую комнату», в которой стоял телевизор, принять и раздать почту, ответить на телефонные звонки и вызвать к телефону «Юру с четвертого этажа»… Вот тогда, наверное, он и стал Григоричем. Тогда, когда очередной пьяный, мотающийся в его руках, еле выговаривал:

— Григорич, тс-с-с-с, я тихонько, Григорич, я не буду больше…

Сутки после суток — это сон и отдых. А вторые выходные сутки — на общение, на отдых. Григорич бывал в гостях почти во всех комнатах, сидел за одним столом почти со всеми общежитейскими, слушал их рассказы и рассказывал что-то свое. Иногда играли вон на том вытоптанном до твердой глиныпятачке в футбол. Наверное, со стороны это выглядело смешно: вместе бегали мужики под сорок и пацаны двадцатилетние, и только по обращению было слышно, что одни старше, другие — моложе:

— Григорич, ну что же ты, блин!

— Ша, Витёк! Не ссы! Щаз забьём!

Со скуки как-то пошел в городскую библиотеку, да так и прирос к ней. Читать стал много и беспорядочно. А когда его читательский абонемент перестал держаться в обложке, стал рассыпаться, ему предложили стать библиотекарем общежития на общественных началах.

Под команду коменданта из его комнаты торжественно вынесли вторую кровать, но зато внесли еще один стол, на котором он и стал выкладывать книги, которые менял раз в неделю в библиотеке. Теперь еще он, проверив по своей тетрадке, гонял и нерадивых читателей: