Андрей Белянин: Жениться и обезвредить

Ко мне бросилась Олёна, пытаясь поднять меня с земли. Митька грозил кому-то кулаком, а потом подхватил меня на руки, как ребёнка. Баба-яга, по-девчоночьи прыгая туда-сюда, хлопала ладонями, словно ловя комарика. А я вдруг почувствовал, что всё кончилось. Не знаю почему, не знаю как, но мы победили его. Мы! Ни я, ни Яга, ли Митя — мы! Весь город. Мы его одолели. И никакое Лихо Одноглазое теперь к нам не сунется…

— Опусти меня, всё нормально…

— Никак нет, отец родной, вы ж себя со стороны не видите…

— Митя, отпусти.

— Да ни в жизнь! У вас ножки не хожалые, ручки не держалые… Не пущу!

— Мить, уволю.

Он с сожалением позволил мне стать на ноги. Я обнял Олёну, улыбнулся Яге и тихо приказал:

— Все в отделение. Кроме Еремеева!

Сотник открыл глаза, поправил повязку на лбу и, не шатаясь, встал, готовый к службе. Ох я с ним поговорю отдельно, потом… по-мужски! А сейчас…

— Фома, там у ворот немцы без дела томятся. Передай Кнуту Гамсуновичу мой приказ — немедленно атаковать шамаханов!

— Дак ить… — начал было он, но я перебил, я догадался, зачем Яга отправляла немцев к воротам:

— Знаю, что ночь. Тем лучше, враги их не ждут. И знаю, что без указа государева нельзя. Всё под мою ответственность. Поверь, царю до утра найдётся чем заняться, а если немцы вышибут шамаханов, это будет очень правильный политический ход в деле укрепления международных отношений. Тем более что наши сейчас не в лучшей форме…

Оглянувшись на стонущие ряды «павших бойцов», Еремеев только тяжело вздохнул, осенил себя крестным знамением и бросился выполнять.

…Мы сидели в отделении далеко за полночь. Усталые, вымотанные, но спать не хотел никто. Час назад заявился Фома, доложив, что немцы без единой потери рассеяли оружейным огнём войска противника, торжественно вернув в родной город отбитого дьяка Филимона Груздева. Тот божился, что весь плен ругательски ругал всю шамаханскую орду и к нему даже применяли пытки. Врал, разумеется… Наверняка выжил лишь благодаря колдовству нашей бессменной эксперт-криминалистки, услаждая слух агрессоров комплиментами и самыми ласковыми словами. Но кто докажет? Никто! Народ предпочтёт поверить, так что дьяк теперь будет у нас национальным героем. Временно…

Гороху никто ничего не докладывал, решили, что завтра. Но вместе с немцами на вылазку пошёл старый боярин Кашкин. Думаю, он с утра пораньше и распишет батюшке государю, почему шамаханского войска у ворот больше не существует. Царь наверняка разорётся, затопает ногами, расшумится, почему его не разбудили, с перины не подняли, саблю не вручили, на коня не посадили, впереди всех на врага не бросили… Он такой у нас — с причудами, но справедливый. Поэтому как накричится, то первым делом наградит всех отличившихся. Особенно если ночью нашёл-таки гармонию с любимой женой…

А мы всё никак не могли поверить, что одолели Лихо! Что оно вот так, день за днём пило нам кровь, а мы его перехитрили. Что древний бог оказался слаб перед силой дружбы и любви. Банально? Да, ещё бы, банально до жути…

Все большие, настоящие человеческие чувства банальны при их обозначении словами. Вот я люблю Олёну, и это здорово. А когда говорю о том, что люблю её, Митьке, вроде уже и неискренне как-то. Или тот же Митька, он мой самый верный друг, если вдуматься. А если сказать об этом кому-то? Не поверят, посмеются… Что делать, если так мир устроен. Не нами. Мы в нём всего лишь живём. А Лихо…

— Так ему и надо, понеже — сволочь он, — согласно кивал наш младший сотрудник, незаметно наполняя свою чашку вишнёвой настойкой вместо чая. — Жаль вот тока свадьбу вашу мы покуда не отпраздновали. Надо ить всё по-людски! Чтоб царь с царицей за столом сидели, и поезд свадебный, и лошади в розочках, и девичник, и мальчишник, и дружки с гостями, и подарки всякие нужные, и…

— Митя, фу! — Я было стукнул кулаком по столу, но Олёна удержала меня. — Свадьба была что надо! Устраивать из своей личной жизни общестоличное шоу на три дня глобальной пьянки с традиционным застольем и недельным опохмелом я не намерен. То есть мы не намерены, так, милая?

— Как скажешь, родной…

Я нежно поцеловал жену. Митька фыркнул и отвернулся, тихо обозвав нас единоличниками.

— Никитушка, а вот объясни мне, старой, как ты зеркальце из дому прихватить удумал? Мне ить такая мысль и в голову не стукнулась…

— Это не я. Это мне ваш Назим дал. Я, только когда оно разбилось, понял зачем. Лихо было последним, кто посмотрелся в разбитое зеркало! Значит, теперь ему семь лет ни в чём удачи не будет. И главное, он сам в это верит!