Александр Никишин: Инкубатор, или  Необыкновенные приключения Юрки Гагарина

— У него 96-я? — уточняет Чирик. — Точно, бабаня?

— А вот и не 96-я, внучок, не 96-я!

— Как это нет? А какая ж?

Она перешла на шёпот:

— У него ж три квартиры в одну сделаны. 94, 95 и 96. Но об этом просют не говорить. И двери, говорят, прорубил в несущей стенке, хотя не имел прав. Вот, что деньги-то делают. Чего хочу, то и ворочу.

— Дома он? — спросил Чирик на всякий случай. Знал, что не дома, звонил туда раза три-четыре с длинными интервалами. И окна не горят.

— Отъехал на отдых! В Италию, в эту, в Сяцилию, ага. В самый, говорит, сапожный каблук. Семья, говорит, в Таиланде, жена туда детей увезла. А он — в Сяцилию, дом у него там. На месяц, говорит, еду, не хочу, говорит, торфяники ваши сраные нюхать каждый август. Сами, говорит, подыхайте, а я, говорит, могу себе позволить дышать за свои кровные!

— Кто это у тебя, баб Маня? — запикал электрический замок входной двери, и широкое окно бабкиной застекленной коморки загородил молодой парень с авоськой. В авоське было три бутылки «жигулевского» голландского розлива. Одет он был в тёртые джинсы, давно не стираную майку с Майклом Джексоном на груди и надписью «Я жив!» на спине.

— Это-то? Да это ж мой пелеменник из Коврова! — весело врёт та. — Лифтовый ремонтник! Весь день не жрамши, хоть чайку, говорю, попей с тётушкой. Ещё чашечку, сынок?

Нет, отвечает ей распаренный Чирик, позже. И, глядя в подозрительные глаза, говорит громко, что сейчас он допьёт свою чашку и пока народ спит, сосканирует все потенциальные дефекты лифтов на всех 22 этажах, а потом вернётся и выпьет со своей родной тёткой по второй.

Парень смотрит на него внимательно, ухмыляясь недобро.

— Кто этот типчик, а, баб Мань? — спрашивает Чирик на всякий пожарный, когда лифт наверх бдительного глазастого. Он умный, Чирик, предусмотрительный и осторожный.

— А-а, — машет баба Маня презрительно рукой, — писа-атель!

— Писатель? А чего не спит?

— Юрка-то? — Та машет рукой. — Да потому что — гулёна! От бабы, наверное. Я те так скажу, но только между нами, никчёмный он человечишко. Художник от слова худо. Пишет, пишет, а никто его не печатает.

— Почему?

Бабка пожимает плечами:

— Видать, плохо пишет. Или с ошибками.

— А он из какой квартиры?

— Так из девяностой же!

— Диагноз понятен, — говорит Чирик. Всегда надо знать, откуда может исходить опасность. Бабка вздыхает:

— Нет, но такой дурак, прости Господи. Я ему: здравствуй, Юра, а он: здравствуй, Маня, ночь прошла? Я ему: прошла, прошла, милай. А он: ночь прошла, одевайся и пошла! Ну не дурак ли? — она крутит пальцем у виска. — Это, говорит, мой учитель сочинил, большой знаток женской психологии. Так вот, что я тебе скажу, сынок, как тебя, кстати, кличут?

Чирик поперхнулся баранкой.

— Меня-то? Это… А, Петей, — соврал, не поморщившись.

Настоящее имя Чирика — Вячеслав. Так его нарекла мамаша-алкашка Шпитонкова Клавдия Сергеевна в честь Вячеслава Тихонова, знаменитого артиста. Когда шёл сериал «Семнадцать мгновений весны», мама Чирика капли в рот не брала, переживая за жизнь штандартенфюрера СС Штирлица. Зато по окончании так оторвалась, радуясь, что всё хорошо кончилось, и её любимый Тихонов ушёл невредимым от фашиста Броневого, что прямиком угодила в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий). Там за решёткой и родился в 1985-м Чирик, точно в день объявления горбачёвского «сухого закона».

Мать, правда, не помнит, от кого родила — может, от санитара, может, от охранника. Судя по тому, что Чирик страстно любит деньги, а главное, умеет их считать, не исключено, что и от тамошнего бухгалтера.

— Я иногда думаю, Петюнь, — шепчет ему бабка на ухо, — что он, Гагарин-то, тово, этово.

— Какой Гагарин? Космонавт? В смысле, «того-этово»?

— Да Юрки нашего фамилиё, как у Гагарина! Однофамилец он! Я думаю, что не в своём он уме, этот кобелина! Зато девок таскать горазд: это, говорит, баб Маня, по работе, я им книгу диктую. А я ж вижу — прости, Господи, прошмандовки уличные, молдаванки, хохлушки, они и русского толком не знают, диктует он им! Знаем, как он там диктует…

— На каком, говоришь, 96-я? А, баб Маня? — прервал её Чирик. Пора, как говорится и честь знать, пока не застукали! Уже в лифте обнаружил, что по инерции спёр бабкин кошелёк. Заглянул — пятьсот рублей и мелочью около ста. Вернуть, что ли, на обратном пути, подумал Чирик. Хотя не в его это правилах: что упало, то пропало, пардон, мадам, зачем варежку разевали!

Если бы знал Чирик, что обратного пути не будет, если бы мог заглянуть вперед, бежал бы он из этого дома быстрее лани. Что-то ему подсказывало: стой, Чирик, не входи в лифт! Довезёт он тебя до беды.