Василий Лобов - Дом, который сумашедший

— Иначе? Ну как… Вот если, например, мы сегодня трахнемся…

Я протестующе замотал короной.

— Это слово нехорошее!

— Трахнемся?

— Да. И я очень тебя прошу нехорошие слова при мне не произносить.

— Почему же оно нехорошее?

— Потому что оно плохое.

— Почему плохое?

— Потому что в приличном обществе его не принято употреблять.

— А в твоем приличном обществе принято заниматься тем, что это слово обозначает?

— Естественно. Хорошее это занятие? Еще бы!

— Почему же тогда хорошее и принятое в приличном обществе занятие нельзя называть обозначающим это занятие словом?

— Почему-почему… Да потому что оно нехорошее!

— Само слово?

— Да.

— Скажи, звук «т» хороший?

— Хороший.

— Звук «р» хороший?

— Хороший, «а»? Конечно.

— Звуки: «х», «н», «е», «м», «с», «я»?

— Вполне хорошие домовые звуки.

— Т-р-а-х-н-е-м-с-я.

— Я протестующе замотал короной.

Это слово плохое.

— Ну ладно, пусть будет так, пусть это слово плохое само по себе… Если эту ночь мы с тобой проведем вместе, занимаясь тем, что «еще бы!» и чем в приличном обществе заниматься принято, но только почему-то обозначено не принятым в этом обществе словом, то ровно через девять месяцев я рожу тебе ребенка, причем без всяких специальных циркуляров и указаний Самого Братца Президента!

— Без циркуляров и указаний вообще ничего не бывает, — вставил я.

— Рожу! Человека, а не братца! И никто мне его из живота вырезать не будет!

— Через пупок он тебе явится, что ли?!

— Не через пупок, а через кое-что еще, что также в твоем приличном обществе называть своим именем не принято!

— Это через что же?

— Да ну тебя, — махнула на меня рукой братец Принцесса, лицо которого вдруг сильно побелело.

А я не отступал. Я знал, что все эти бредовые бредни можно опровергнуть только здравой логикой.

— Пусть даже так, пусть даже ты его родишь, — ехидно заметил я. — В конце концов, как это будет называться — не столь уж и существенно. Но скажи, какая же тут связь между тем, что ты его родишь, и тем, что мы проведем эту ночь вместе? Да еще и без Самого Братца Президента? Я-то, без Самого Братца Президента, ко всему этому какое буду иметь отношение?

Братец Принцесса, явно загнанная моим умом в полный тупик, снова кашлянула.

— Помнишь, ты говорил, что я сынок… Пусть сынок, а не дочь. Что ты имел в виду, когда сказал, что я сынок?

— Как что? Только то, что Сам Братец Президент взял тебя из детского дома и усыновил.

— У меня начинает болеть голова, — вздохнула братец Принцесса. Я не могу больше с тобой спорить…

— Ага, вот так, знай наших, обрадовался я.

— Там, на девятом ярусе, когда ты… когда я… ты показался мне не таким, как все. В твоих глазах я увидела что-то такое… И вот…

Он замолчала.

Он замолчала, и мы как раз поравнялись с группой братцев двадцатизубочников, которые стояли перед входом в шикарнейшую забегаловку и о чем-то оживленно переговаривались. Чтобы вернуть ко мне внезапно утерянное расположение духа братца Принцессы, я решил пойти на отчаянный шаг: я решил не снимать перед ними корону, как братец Принцесса, впрочем, мне и приказала. Я сказал братцу Пилату III, что это роботы, хозяева, счастливчики, и проехал, не коснувшись короны даже пальцем, мимо…

— Эй, братцы! — послышался за моей тут же согнувшейся спиной грозный голос.

Я сошел с самодвижущейся дорожки. Сошла и братец Принцесса. От группы отделился и направился прямо к нам очень высокий и очень грозный братец двадцатизубочник с крайне грозными глазами.

— Почему не снимаешь корону перед по рангу?! — приблизившись, рявкнул он.

— Нечаянно… — пролепетал я.

— А ты, — он перевел крайне грозный взгляд на братца Принцессу, — почему ты вообще без Kopоны?! Да как ты осмелилась!… Что-то твое лицо мне знакомо, не тебя ли разыскивает Святая Экзекуция!

Мы тихо молчали.

— Как вы сюда проникли? Сюда, в нашу святую Великую Мечту?! Кто пропустил сюда эту шушеру? — Он повертел грозным взглядом в разные стороны. — С какого ты яруса? Ты! Тебя спрашиваю, антинашдомовская замарашка!

Братец с крайне грозными глазами придвинулся к нам вплотную.

— Вниз глаза! вниз! к полу! Не сметь на меня самого братца двадцатизубочника, смотреть! — кричал он братцу Принцессе, поскольку кричать эт| мне не имело ни малейшего смысла — я не то чтм смотрел в пол, я и сам уже вроде бы находился поя полом…

— Эй, ревизор!

Словно бы вынырнув оттуда, где я вроде бы был, рядом с нами возник пятнадцатизубый ревизор. Трепет, который меня колотил, стал колотить меня гораздо сильнее.