Евгений Лукин - Тупапау, или Сказка о злой жене

— Ита маитаи вахина! [6] Ита маитаи вахина! Скверная женщина! (искаж. полинезийск.). — в сердцах сказал Толик Фёдору.

— Ита маитаи нуи нуи! [7] Ита маитаи нуи нуи! Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.). — с чувством подтвердил тот. — Кошмар какой-то!

— Между прочим, — хрустальным голоском заметила Наталья, — разговаривать в присутствии дам на иностранных языках — неприлично.

Толик искоса глянул на неё, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить её акулам.

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу — смотреть портрет.

Фёдор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая её в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперёд. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворённо покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

— Ну и что теперь с нами будет? — раздался звонкий и злой голос Галки.

Фёдор немедленно задрал бородёнку и повернулся к родственнице.

— В каком смысле?

— В гастрономическом, — зловеще пояснил Лёва.

Фёдор, мигая, оглядел присутствующих.

— Мужики, — удивлённо сказал он, — вам не нравится портрет?

— Мне не нравится его пузо, — честно ответила Галка.

— Выразительное пузо, — спокойно сказал Фёдор. — Не понимаю, что тебя смущает.

— Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

— Мужики, какого рожна? — с достоинством возразил Фёдор. — Нос ему проломили в позапрошлой войне заговорённой дубиной «Рапапарапа те уира». [8] Рапапарапа те уира «Блеск молнии» (полинезийск.). Об этом даже песня сложена.

— Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», — раздражённо сказала Галка, — но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..

— Не стоит эпатировать аборигенов, — негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Фёдора, но авангардист в самом деле играл с огнём.

Фёдор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

— Мужики, это хороший портрет, — сообщил он. — Это сильный портрет.

— Модернизм, — сказал Лёва, как клеймо поставил.

Фёдор призадумался.

— Полагаешь, Таароа не воспримет?

— Ещё как воспримет! — обнадёжил его Лёва. — Сначала он тебя выпотрошит…

— Нет, — перебила Галка. — Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!

— Необязательно. Выпотрошит и испечёт в углях.

— Почему? — в искреннем недоумении спросил Фёдор.

— Да потому что кастрюль здесь ещё не изобрели! — заорал выведенный из терпения Лёва. — Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

— Мужики, — с жалостью глядя на них, сказал Фёдор, — а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

— Это не страшно, — желчно отвечал ему Лёва. — Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нём не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущёнными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нём поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Фёдору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объёма: пузо как бы вздувалось с холста, в нём мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.

Около четырёх часов пополудни в бухту на вёслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире гружённый циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину «Рапапарапа те уира».

На берегу к тому времени всё уже было готово к приёму гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском жёлтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Фёдором на бамбуковом треножнике. Лёва изображал стечение народа.