Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть - Сумерки. Переосмысление (сборник)

Я прищурилась.

– Ждешь, затаив дыхание? Не дождешься!

Он еще смеялся, когда вошла медсестра со шприцом в руках.

– Разрешите? – отрывисто обратилась она к Эдварду.

Он встал и отошел в угол тесной палаты, где прислонился к стене, скрестил руки на груди и замер в ожидании. Я в тревоге переглянулась с ним, он ответил мне спокойным взглядом.

– Вот так, дорогая, – улыбаясь, медсестра впрыснула лекарство в трубку. – Теперь тебе полегчает.

– Спасибо, – вяло отозвалась я. Долго ждать не пришлось. Почти сразу я почувствовала, как сонливость растекается по телу.

– Действует, – пробормотала она, когда мои веки отяжелели.

Должно быть, она вышла из палаты, потому что моего лица коснулось что-то холодное и гладкое.

– Не уходи… – невнятно попросила я.

– Не уйду, – пообещал он. Голос был прекрасен, как колыбельная. – Как я уже говорил, пока ты рада мне… и пока это в твоих интересах.

Я попыталась покачать головой, но она вдруг стала неподъемной.

– …не одно и то же, – пробормотала я.

Он рассмеялся.

– Не думай сейчас об этом, Белла. Продолжим спор, когда ты проснешься.

Кажется, я улыбнулась.

– Ага.

Я почувствовала, как его губы касаются моего уха.

– Я люблю тебя, – шепнул он.

– И я тебя.

– Знаю, – он тихо засмеялся.

Я слегка повернула голову и замерла в ожидании. Он понял, чего я хочу. Его губы легко притронулись к моим.

– Спасибо, – вздохнула я.

– Не за что.

Я была уже не с ним, но продолжала бороться с сонным оцепенением, как могла. Мне надо было сказать ему еще кое-что.

– Эдвард… – я постаралась отчетливо выговорить его имя.

– Что?

– Я ставлю на Элис, – пробормотала я.

И темнота сомкнулась надо мной.

Эдвард усадил меня в машину, старательно оберегая пышные складки шелка и шифона, цветы, которые он только что приколол к моим тщательно уложенным локонам, и громоздкую гипсовую повязку на моей ноге. На мои недовольно поджатые губы он не обратил внимания.

Устроив меня как следует, он сел за руль и выехал задним ходом с узкой и длинной подъездной дорожки.

– Ну и когда ты наконец объяснишь мне, что происходит? – сварливо осведомилась я. Сюрпризы я терпеть не могла, и Эдвард прекрасно это знал.

– Поверить не могу, что ты еще не догадалась, – он одарил меня насмешливой улыбкой, и дыхание застряло у меня в горле. Привыкну ли я когда-нибудь к тому, что он – совершенство?

– Я уже говорила, что ты отлично выглядишь? – уточнила я.

– Говорила, – он снова усмехнулся. Я впервые увидела его в черном, оттеняющем бледную кожу: благодаря этому контрасту его красота казалась абсолютно неземной. Я и не пыталась это отрицать, но нервничала, не понимая, зачем он облачился в смокинг.

Но еще больше я нервничала из-за своего платья. И туфельки. Только одной, потому что другая моя ступня до сих пор была надежно загипсована. Но открытая туфелька на тонком каблучке, которая держалась только на атласных лентах, не спасала положения: в такой обуви мне далеко не ускакать.

– Если Элис еще раз попробует сделать из меня подопытную Барби, я к вам больше ни ногой, – ныла я.

Большую часть сегодняшнего дня я провела в гигантской ванной Элис, в качестве ее беспомощной жертвы, – только потому, что ей вздумалось поиграть в парикмахера и визажиста. А когда я ерзала на месте или жаловалась на неудобства, она повторяла, что совсем не помнит, каково это быть человеком, и просила хотя бы на этот раз не портить ей удовольствие. Потом она нарядила меня в нелепейшее платье – ярко-голубое, в пышных оборках, с открытыми плечами и французской этикеткой, которую я не сумела прочитать. Место этому платью было не в Форксе, а на подиуме. Я не сомневалась, что этот вечерний туалет не предвещает ничего хорошего. Разве что… но выразить свои подозрения я не решалась даже мысленно.

Меня отвлек зазвонивший мобильник. Эдвард вынул его из внутреннего кармана, мельком взглянул на определитель номера и осторожно произнес:

– Привет, Чарли.

– Чарли? – я нахмурилась.

После моего возвращения общаться с Чарли было нелегко. То, что произошло со мной, вызвало у него сразу две четко определенных реакции. Перед Карлайлом он почти преклонялся и был безмерно благодарен ему, и вместе с тем упорно считал, что во всем виноват Эдвард: если бы не он, я вообще не сбежала бы из Форкса. И Эдвард, в сущности, соглашался с ним. А в моей жизни появились ранее неслыханные правила: время отбоя, приемные часы…