Кристина Вернер - Три цвета крови

– Ещё не обделался? Воняешь так, словно наложил уже.

– Отпусти! – Шон чуть ли не выл, кисть правой руки жгло, как огнём, он не сомневался, что Рихард сломал её. На ум пришло неожиданное предположение: – Ты… ревнуешь Эшли ко мне? Так я же давно порвал с ней! Мы встретились сегодня случайно, клянусь! Мне она не нужна, забирай её!

– Уж твоё-то разрешение мне точно не потребуется, – отпустив его, Рихард пнул его в грудь.

Шон кубарем откатился назад и упал спиной на лужайку неподалёку от асфальта. Прижимая к груди искалеченную кисть правой руки, он поднялся и, всхлипывая, в панике огляделся по сторонам, но Рихарда нигде не было.

Эшли бежала до тех пор, пока не оказалась в старом парке. Дождь почти закончился, моросило. В парке было сыро и холодно, от земли поднимался обволакивающий туман. Сердце Эшли быстро колотилось в груди, она с трудом восстановила дыхание. Обратив взгляд на тёмные аллеи и резко очерченные во мраке ночи кроны деревьев, она в отчаянии прокричала:

– Если ты слышишь меня, приходи! Я так больше не могу!

Из её глаз градом покатились слезы. Не в силах сдерживать напряжение, она упала ничком и лежала, уткнувшись лицом в траву. Её слезы смешались с дождевыми каплями, она безутешно рыдала, жадно втягивая ртом влажный воздух. Эшли не чувствовала холода, хотя вымокла насквозь, одежда и волосы прилипали к коже. Она перевернулась на спину и посмотрела на ночное небо, вновь и вновь твердя одно и то же:

– Я хочу забыть всё, я не хочу любить его! Эта любовь приносит одни страдания, как и вся моя жизнь! Рихард, ты меня слышишь? Я готова уступить тебе, избавь меня от страданий и кошмаров, подари мне забвение!

Она ещё долго плакала, а когда слёз не осталось, закрыла глаза. Бессонница и нервный срыв истощили её, и она сама не поняла, как вскоре забылась в крепком и коротком сне.

– Эшли!

Ей не хотелось просыпаться и возвращаться в этот мир, но голос настойчиво звал её, пробиваясь сквозь пелену расплывчатых, неясных сновидений. Эшли открыла глаза, едва ли понимая, где она и что с ней.

Она лежала на лавочке, а рядом с ней сидел Рихард и что-то в его образе было не так. На нём была только белая рубашка, чёрный жилет и брюки. А куда же делся его любимый пиджак? Эшли скосила глаза – она была им накрыта.

– Почему твой пиджак сухой, ты разве не попал под дождь? – неожиданно для себя спросила она.

– Я ведь должен выглядеть безукоризненно, – сверкнул глазами Рихард. – Вампир, дитя ночи, секс-символ и прочая муть, людям это так нравится. Всегда крутой, всегда красивый… Поэтому не спрашивай. Знание того, как я его высушил, для тебя бесполезно, главное сам факт.

Убрав со лба прядь мокрых волос, Эшли села и спустила ноги вниз, сняла с плеч пиджак и протянула его Рихарду.

– Брось ты свои выкрутасы! – он не взял пиджак. – У тебя чересчур жалкий вид, причём жалкий настолько, что даже я проникся состраданием и, поверь мне, это бывает крайне редко, лет эдак в пятьдесят-шестьдесят. Заболеешь ещё.

– Какая разница, Рихард? – слабо улыбнулась Эшли и от её взгляда, принявшего какую-то неземную отрешённость, ему стало как-то неловко. – Уже ведь неважно, заболею я или нет, верно?

– Есть такое понятие, как здесь и сейчас, а о будущем нет смысла думать вообще, – отрезал он. – Чего ты носишься по городу? Я не устал, однако ж задолбался за тобой гоняться! То я считываю сигнал в районе площади, рядом с остановкой, то в парке.

– Какой сигнал? – рассеянно спросила она, надев на себя пиджак, всё-таки ей было жутко холодно.

– Из-за метки. Благодаря ей, я без усилий читаю твои мысли и могу путешествовать по воспоминаниям, чем и занимался две ночи подряд… Да, я каждую ночь был рядом, видел тебя, Кэтрин и ваши дурацкие гирлянды из чеснока, – Рихард поднялся с лавки и встал перед ней, сложив руки на груди. – Я даже пару раз хотел разбудить вас и вместе посмеяться над тем, что вы сделали. Хм, я думаю, что Кэтрин верная и хорошая подруга, она почти не покидала тебя, это достойно уважения.

– Подожди, ты что же, всё обо мне теперь знаешь?! – щёки Эшли вспыхнули от негодования. Какой наглец! Она-то полагала, что будет неприятно, если кто-то прочтёт её дневник, что показалось бы ей теперь всего лишь ребячьей забавой по сравнению с проникновением в её мысли и воспоминания. – Это же моральное изнасилование! Как ты посмел?!

– Моральное изнасилование? Я тебя разве к чему-то во сне принуждал? – возмутился Штайнер.

– Нет, но я ощущаю себя перед тобой… морально обнажённой, – выдохнула Эшли.