Абрахам Меррит - Корабль Иштар

На кровати лежал вечерний костюм, рубашка, галстук и так далее. Через несколько минут я был вымыт, гладко выбрит и одет в вечерний костюм. Он вполне подошел мне. Когда лакей открыл дверь шкафа, мое внимание привлекло висевшее в нем пальто. Я заглянул в шкаф.

В нем находилась точная копия всех вещей, имевшихся в моем гардеробе в клубе. Да, они все были здесь, а когда я взглянул на ярлычки портных, то увидел на них свое имя.

Мне показалось, что лакей, украдкой смотревший на меня, ждал выражения удивления. Если так, я его разочаровал. Моя способность удивляться истощилась.

— Куда теперь? — спросил я.

Вместо ответа он сдвинул панель и стал ждать, пока я войду в лифт. Когда лифт остановился, я, конечно, ожидал, что мы будем в большом зале. Ничего подобного. За сдвинувшейся панелью оказалась небольшая прихожая, отделанная дубом, без мебели и с одной дверью из темного дуба. Возле двери стоял еще один высокий араб, очевидно, ожидавший меня, потому что лакей поклонился, вошел обратно в лифт, и панель закрылась.

Араб приветствовал меня по-восточному. Открыв дверь, он повторил приветствие. Я шагнул через порог. Часы начали отбивать полночь.

— Добро пожаловать, Джеймс Киркхем! Вы пунктуальны до минуты, — сказал кто-то.

Голос был удивительно звучным и музыкальным, по своим качествам он напоминал орган. Говоривший сидел во главе длинного стола, накрытого на троих. Все это я рассмотрел до того, как взглянул ему в глаза; после я на некоторое время потерял способность видеть что бы то ни было. Глубочайшего сапфирно-голубоватого цвета, это были самые живые глаза, какие мне когда-либо приходилось видеть. Большие, слегка раскосые, они сверкали, как будто за ними скрывался сам источник жизни. Они напоминали жемчужины по яркости, а по твердости — алмазы. Ресниц не было, и глаза не мигали, как глаза птицы или змеи.

С немалым усилием я оторвал от них взор и посмотрел в лицо, на котором они располагались. Голова необыкновенно большая, с высоким и широким лбом, и абсолютно лысая. Поразительное полушарие, вместимостью вдвое больше среднего. Уши длинные, узкие и отчетливо заостренные на концах. Нос тяжелый, горбатый, подбородок круглый, но массивный. Губы полные, классически выточенные и неподвижные, как у древнегреческой статуи. Все огромное круглое лицо мраморно-бледное, без единой морщинки или линии, и абсолютно лишенное выражения. Единственно живыми на нем были глаза — удивительно живыми, сверхъестественно, ужасающе живыми.

Тело, та часть, что я мог видеть, было необыкновенно большое, мощная грудь указывала на огромную жизненную силу.

При первом взгляде чувствовалось нечто необычное, радиация нечеловеческой мощи.

— Садитесь, Джеймс Киркхем, — снова прозвучал раскатистый голос. Из тени за его спиной появился дворецкий и выдвинул для меня стул слева.

Я поклонился удивительному хозяину и молча сел.

— Вы, должно быть, голодны после долгой поездки, — сказал он. — Очень мило с вашей стороны, Джеймс Киркхем, что вы оказали мне честь и удовлетворили мой каприз.

Я взглянул на него, но не заметил и следа насмешки.

— Я в долгу у вас, сэр, — вежливо ответил я, — за исключительно занимательное путешествие. Что же касается удовлетворения вашего каприза, как вы это называете, как я мог поступить иначе, если ваши посланники были так… убедительны?

— А, да, — он кивнул, — доктор Консардайн действительно умеет убеждать. Он скоро присоединится к нам. Пейте… ешьте.

Дворецкий налил шампанского. Я поднял бокал и помолчал, с удовольствием глядя на него. Это был кубок из горного хрусталя, удивительно изящный и, насколько я мог судить, исключительно древний — бесценное сокровище.

— Да, — заметил хозяин, как будто я говорил вслух. — Действительно редкость. Это бокалы Гарун аль-Рашида. Когда я пью из них, мне видится калиф в окружении любимых собутыльников и гурий в его дворце в старом Багдаде. Вся роскошная панорама арабских ночей раскрывается передо мной. Их сохранил для меня, — продолжал он задумчиво, — покойный султан Абдул Гамид. Во всяком случае они принадлежали ему, пока я не почувствовал желания обладать ими.

— Должно быть, сэр, у вас исключительная способность убеждать, если султан решил расстаться с ними, — пробормотал я.

— Как вы заметили, Джеймс Киркхем, мои посланцы весьма… убедительны, — вкрадчиво отметил он.

Я прихлебнул вина и не мог скрыть удовольствия.

— Да, — сказал мой собеседник и хозяин дома, — редкое вино. Оно предназначалось исключительно для испанского короля Альфонсо. Но мои посланцы были… убедительны. Когда я пью это вино, мое восхищение его великолепием омрачается только сочувствием Альфонсо в его лишениях.