Клайв Баркер - Имаджика - Пятый Доминион

Он развернул машину так, что ее вздернутый нос стал смотреть прямо на дорогу. Перед ними был выбор. Налево — к воротам Паташоки. Направо — по дороге, которая шла мимо Горы Липпер-Байак и уходила к горизонту, туда, где глаз едва мог различить вздымающийся горный хребет.

— Тебе решать, — сказал Пай.

Миляга с тоской посмотрел на город, искушающий его своими шпилями. Но он знал, что в совете Пая заключена глубокая мудрость.

— Мы ведь вернемся когда-нибудь сюда, правда? — сказал он.

— Разумеется, если ты этого хочешь.

— Тогда поехали направо.

Мистиф выехал на дорогу, направив автомобиль в сторону, противоположную той, куда шел основной поток. Оставив город у себя за спиной, они быстро набрали скорость.

— Прощай, Паташока, — сказал Миляга, когда стены города растаяли вдали.

— Невелика потеря, — заметил Пай.

— Но мне так хотелось посмотреть Мерроу Ти-Ти, — сказал Миляга.

— Это невозможно, — ответил Пай.

— Почему?

— Потому что это всего-навсего моя выдумка, — сказал Пай. — Как и все то, что я люблю, включая себя самого! Всего-навсего выдумка!

Хотя в трезвом уме и твердой памяти Юдит и дала себе торжественную клятву последовать за Милягой в то место, куда он отправился прямо у нее на глазах, реализацию ее пришлось отложить из-за обращенных к ней просьб о помощи и участии, из которых самая настойчивая исходила от Клема. Он нуждался в ее совете, утешении и в ее организаторских талантах в те унылые, дождливые дни, которые последовали за Новым годом, и, несмотря на неотложность ее собственных дел, она едва ли могла ему отказать. Похороны Тэйлора состоялись девятого января. Была и церковная служба, для организации которой Клем приложил массу сил. Это был печальный триумф: для друзей и родственников Тэйлора настало время смешаться друг с другом и выразить привязанность к усопшему. Юдит встретила людей, которых она не видела годами, и едва ли не все они сочли долгом пройтись по поводу одного отсутствующего — Миляги. Она говорила всем то же самое, что она сказала и Клему. Что Миляга сейчас переживает тяжелые времена, и последнее, что она слышала о нем, — это то, что он собирался уехать на праздники. Но от Клема, конечно, нельзя было отделаться такими туманными оправданиями. Миляга уехал, зная о том, что Тэйлор умер, и Клем рассматривал его отъезд как проявление трусости. Юдит не пыталась защищать беглеца. Она просто старалась молчать о Миляге в присутствии Клема.

Но тема эта все равно всплывала тем или иным образом. Разбирая вещи Тэйлора после похорон, Клем наткнулся на три акварели, нарисованные Милягой в стиле Сэмюела Палмера, но подписанные его собственным именем с посвящением Тэйлору. Эти изображения идеализированных пейзажей не могли не вернуть Клема к мыслям о неразделенной любви Тэйлора к без вести пропавшему Миляге, а Юдит — к мыслям о том, где он. Клем, возможно из мстительных соображений, присоединил акварели к небольшой группе предметов, которые он намеревался уничтожить, но Юдит убедила его не делать этого. Одну он оставил себе в память о Тэйлоре, вторую подарил Клейну, а третью — Юдит.

Ее долг по отношению к Клему отнимал у нее не только время, но и решимость. Поэтому, когда в середине месяца он неожиданно объявил, что собирается завтра отправиться в Тенерифе, чтобы там за две недельки поджарить на солнце все свои несчастья, она обрадовалась освобождению от ежедневных обязанностей друга и утешителя, но не смогла снова зажечь тот честолюбивый костер, который пылал в ее сердце в первый час этого месяца. Однако неожиданным напоминанием ей послужила собака. Стоило ей бросить взгляд на какую-то паршивую псину, и она вспомнила — так, как если бы это произошло всего лишь час назад, — как она стояла в дверях Милягиной квартиры и удивленно созерцала растворяющуюся парочку. А вслед за этим воспоминанием пришли и мысли о новостях, которые она несла Миляге в ту ночь, — о фантастическом путешествии, вызванном камнем, который в настоящее время был тщательно завернут и спрятан от греха подальше в платяной шкаф. Она не слишком любила собак, но в ту ночь подобрала дворняжку и привела ее к себе, зная, что иначе ее ждет гибель. Пес быстро освоился и каждый раз, когда она возвращалась домой от Клема, принимался неистово вилять хвостом, а рано утром прокрадывался к ней в спальню и устраивал себе логово в куче одежды. Пса она назвала Лысым, из-за того что шерсти на нем почти не было, и хотя она не питала к нему безумной любви, которую он испытывал к ней, тем не менее его общество было ей приятно. Не раз она ловила себя на том, что ведет с ним долгие разговоры, во время которых он вылизывал себе лапы или яйца. Монологи эти служили ей для того, чтобы вновь сосредоточить мысли на случившемся, не опасаясь при этом за рассудок. Через три дня после отъезда Клема в теплые края, обсуждая с Лысым, как ей лучше всего поступить дальше, она упомянула имя Эстабрука.