Клайв Баркер - Проклятая игра

— Да.

Уайтхед вновь заговорил отрешенным тоном, и голос его звучал еще холоднее:

— Она кажется нормальной в большинстве случаев, но это лишь видимость. Боюсь, с ней не все в порядке и это продлится несколько лет. Конечно, ее осматривали лучшие психиатры, каких только можно купить за деньги, но, думаю, это ни к чему не привело. Ее мать в конце вела себя так же.

— Вы запрещаете мне видеться с ней?

Уайтхед, казалось, искренне удивился.

— Нет, совсем нет. Компания ей не повредит. Но, пожалуйста, имей в виду: она в высшей степени беспокойная девушка. Не принимай ее речи слишком всерьез. Порой она сама не знает, что говорит… Ну что ж, пожалуй, это все. Думаю, тебе стоит пойти в лес и отдать долю твоей лисе. — Он мягко рассмеялся. — Умной лисе.

В течение двух с половиной месяцев, прожитых в Святилище, Уайтхед казался Марти айсбергом. Настало время пересмотреть это мнение. Сегодня он мельком увидел другого человека — запинающегося, одинокого, думающего о Боге и молитве. Не только о Боге. Был еще последний вопрос, брошенный так беспечно:

— А дьявол? Ты когда-нибудь молился ему?

Марти словно держал в руках части пазла, которые нужно сложить в одну большую картинку. Фрагменты дюжины сцен: Уайтхед, блистающий посреди своей свиты; Уайтхед, сидящий перед окном, глядя в ночь; Уайтхед — всемогущий владелец империи; Уайтхед, подобно пьяному грузчику заключающий пари о том, куда побежит лиса.

Последний фрагмент казался самым загадочным В нем явно был ключ, соединяющий эти разрозненные образы. У Марти появилось престранное ощущение, будто исход пари о лисе был предопределен. Это невозможно, но все же, все же… Если Уайтхед в любой момент мог положить палец на колесо, то выбор направления, куда побежит лиса, вправо или влево, оставался в его власти. Он знает будущее наперед — не потому ли дрожат фишки и пальцы — или формирует его?

Раньше Марти отбросил бы эти тонкости. Но он изменился; его изменила жизнь в Святилище, его изменили загадки Кэрис. Его усложнили сотней способов, и часть мозга страстно желала вернуться к прежней черно-белой ясности. Однако он чертовски хорошо знал, что такая простота — ложь. Опыт строился из бесконечных неопределенностей — мотивов, ощущений, причин и следствий, — и если при определенных обстоятельствах ты выигрываешь, нужно понять, как работают эти неопределенности.

Нет; он не выиграл. Это не выигрыш и не проигрыш; по крайней мере не так он понимал их раньше. Лиса свернула налево, и у Марти в кармане оказалась тысяча фунтов; но он не испытал воодушевления, как бывало, когда он выигрывал на скачках или в казино. Просто черное перетекало в белое, и наоборот, а он едва отличил одно от другого.

В середине дня Той позвонил в поместье, поговорил с рассерженной Перл, которая уже уходила, и попросил передать Марти, чтобы тот связался с ним в Пимлико. Но Марти не перезвонил. Той подумал: либо Перл забыла передать Марти сообщение, либо Уайтхед вмешался и предотвратил звонок. Какова бы ни была причина, Той не поговорил с Марти и винил себя за это. Он обещал сообщить Штраусу, если дела пойдут совсем плохо. И такой момент настал. Ничего особенного не случилось; возможно, беспокойство Тоя рождено скорее инстинктом, нежели фактами. Но Ивонна научила его доверять сердцу, а не голове. Все вот-вот пойдет прахом, а он не предупредил Марти. Может быть, из-за этого он плохо спал, а когда проснулся, остатки отвратительных сновидений мелькали в его голове.

Не все переживают молодость. Многие умирают рано, как жертвы собственной жажды жизни. Той не стал жертвой, хотя приблизился к этому на опасно близкое расстояние. Тогда он еще ничего не знал. Он был ослеплен видом новых заводей, куда его увлек Уайтхед, чтобы понять их смертельную опасность. Он беспрекословно и старательно подчинялся желаниям великого человека Ни разу не усомнился в своих обязанностях, какими бы преступными они не казались. Почему же теперь он удивляется, когда его собственные тяжкие преступления молчаливо преследуют его? Он лежал в липком поту рядом со спящей Ивонной, и одна фраза крутилась в его черепе: «Мамолиан придет».

Это единственная ясная мысль, не оставлявшая его. Остальные — о Марти, об Уайтхеде — были смесью стыда и обвинений. Только отчетливая фраза: «Мамолиан придет» отделилась от хаоса четкой точкой, на которой крепко держался его ужас.

Никакие извинения не спасут. Никакое унижение не обуздает гнев Последнего Европейца. Потому что Той был юным и жестоким и он мерзко поступил с Мамолианом. Когда-то давно, ничего не понимая по молодости, он заставил Мамолиана страдать. Угрызения совести пришли слишком поздно, запоздали на двадцать-тридцать лет. И разве все эти годы он не жил на доходы от своей жестокости?