Клайв Баркер - Проклятая игра

— Почти не пахнут.

— Хорошо, — отозвалась она. — А я думала, что уже не различаю.

Она безразлично уронила пучок на землю.

— Ты не возражаешь, если я спрошу тебя о другом? — спросил Марти.

Она наклонила голову.

— Спрашивай о чем угодно, — ответила она.

Ее загадочная манера поведения подействовала на него сильнее, чем обычно; она говорила так, словно у нее на уме была какая-то шутка. Он стремился войти в эту игру, но Кэрис казалась закупоренной и спрятанной за стеной хитрых улыбок.

— Наверное, ты слышала собак прошлой ночью, — сказал он.

— Не помню, — ответила она, нахмурившись. — Может быть.

— А кто-нибудь говорил тебе об этом?

— А почему мне должны говорить?

— Не знаю. Я просто подумал…

Она избавила его от неудобства легким, но энергичным кивком головы:

— Да, если хочешь знать. Перл сказала мне, что к нам пролез нарушитель. И ты напугал его, да? Ты и собаки.

— Я и собаки.

— А кто из вас откусил ему палец?

Кто сказал ей, Перл или старик? Кто поведал ей об этой жестокой детали? Старик был с ней в ее комнате? Марти прогнал видение, прежде чем оно возникло у него в голове.

— Перл рассказала тебе? — спросил он.

— Я не видела старика, — проговорила Кэрис, — если ты к этому ведешь.

Он внутренне поежился; это было зловеще. Она использовала его фразеологию — сказала «старик», а не «папа».

— Может, прогуляемся к озеру? — предложила Кэрис, хотя ей было все равно, каким путем идти.

— Отлично.

— Знаешь, ты прав насчет голубятни, — сказала она. — Она отвратительна, когда стоит пустая. Я никогда об этом не думала.

Образ пустой голубятни явно нервировал ее. Она поежилась под своим толстым пальто.

— Ты бегал сегодня? — спросила она.

— Нет. Я слишком устал.

— Было плохо?

— Что именно плохо?

— Ночью.

Марти не знал, как ответить. Да, конечно, было плохо; но даже если бы он доверился девушке и заговорил о том, что видел — а он сомневался во всем, — его словаря не хватило бы для описания.

Кэрис молчала, пока перед ними не показалось озеро. Маленькие белые цветы покрывали траву под их ногами. Марти не знал, как они называются. Кэрис изучала их и вдруг задала вопрос:

— Здесь просто другая тюрьма, да, Марти?

— Что?

— Здешняя жизнь.

Она так же проницательна, как ее отец. Марти не ожидал такого вопроса и был потрясен. Ведь с тех пор, как он прибыл сюда, никто ни разу не спросил, как он себя чувствует. Конечно, дело не в заботе о его комфорте; возможно, в конечном итоге он сам не заботился об этом. Когда он заговорил, его голос звучал неуверенно:

— Да… наверное, это тоже тюрьма, хотя… я не слишком задумывался об этом… То есть я не могу просто встать и уйти в любое время, да… Но это не сравнить… с Уондсвортом… — Словарный запас снова подвел его. — Это другой мир.

Он хотел сказать, что любит деревья, огромное небо, белые цветы, по которым они шагали; но он знал, что такие слова в его устах прозвучат нелепо. Он не умел говорить, как Флинн — тот легко изъяснялся стихами, словно это был его второй язык. Умение болтать, говорил Флинн, в моей ирландской крови. А Марти сумел произнести только одно:

— Я могу здесь бегать.

Она пробормотала что-то, но он не расслышал; может быть, просто согласилась. Как бы там ни было, ответ удовлетворил Кэрис. Марти почувствовал, как тает его озлобление на ее умные речи и ее тайную жизнь с отцом.

— Ты играешь в теннис? — задала Кэрис еще один неожиданный вопрос.

— Нет, и никогда не играл.

— А хотел бы? — спросила она, повернувшись вполоборота к Марти, и усмехнулась. — Я могу тебя научить, когда потеплеет.

Она выглядела очень хрупкой для физических упражнений. Постоянная жизнь на грани утомляла ее; на грани чего — Марти не знал.

— Научишь — буду играть, — отозвался он, радуясь их новому договору.

— По рукам? — спросила она.

— По рукам.

Ее глаза, подумал Марти, очень темные; неясные, двусмысленные глаза; когда ты меньше всего ожидаешь, они глядят на тебя с такой прямотой, будто срывают покровы с твоей души.

Он не красавец, подумала Кэрис; давно уже перестал быть им и теперь бегает, чтобы поддерживать форму, иначе начнет расплываться. Возможно, он просто самовлюбленный нарцисс; могу поспорить, каждый вечер он стоит перед зеркалом и рассматривает себя, страстно желая остаться этаким мальчиком-красавчиком, вместо того чтобы крепнуть и мужать.

Она уловила, о чем он думает. Сознание легко поднялось над ее головой (по крайней мере так она это представляла) и поймало мысль в воздухе. Кэрис делала это постоянно — с Перл, с отцом — и подчас забывала, что другие люди не обладают способностью столь нахально подслушивать.