Андрей Зарин - Дар Сатаны

— Воронова не видели? — спросил Гозе.

— Нет. Он здесь?

— Здесь! привез жену и ходит с ней, как дурень с писаной торбой. Семинарист, и вдруг женился на генеральской дочке! Теперь горд как индейский петух. Да вон он стоит!

Федор Андреевич взглянул и в дверях зала увидел Воронова. Согнув шею, выставив вперед свое курносое лицо, он действительно сиял.

— Пишете новую пьесу? — спросил у Гозе подошедший к нему господин странного вида: жидкий и сухой, как палка, с крошечной лохматой головою, с торчащей бородой, он походил на мочальную швабру, прислоненную к стене, потому что имел обыкновение как-то весь откидываться назад.

«Надо быть посолиднее!» — услышал Федор Андреевич, и затем Гозе сказал:

— Пишу, пишу! Иван Антонович не прожил бы масленой и пасхи без моих пьес. Ха-ха-ха!

— Будет мне ролька?

«Знакомы ли они»? — подумал Гозе и сказал:

— Это Мерзкохарь, даровитый артист.

Федор Андреевич, не без удивления странной фамилии, пожал мокрую руку Мерзкохаря. Тот откинулся еще сильнее, несомненно для придания себе важности и, встряхнув своими мочалами, спросил:

— Изволите писать для нашего театра? не слыхал вашей фамилии! может, артист?

— Нет, я пишу, но не пьесы.

— А к нам ходите?

«Видел ли он меня хоть в одной из ролей?» — беспокойно заворочалось у него в голове.

— Он неподражаемо играет становых приставов и сыщиков, — вмешался Гозе и отошел.

Мерзкохарь закачался, как гибкий прут.

— Вам нравится? — спросил он Гозе, но тот уже отошел в сторону, и Мерзкохарь обратился к Федору Андреевичу: — У меня, правда, отлично выходят сцены с чухнами и жидами. Когда я их ловлю и начинаю бить, или выслеживаю, Иван Антонович всегда очень хвалят!

«Похвали и ты!»

Федор Андреевич только кивнул головою, всматриваясь в серые глазки этой хари, а тот думал: «дуралей какой-то! верно, втирается к Хрипуну. Ну, да я отшибу тебя. Подожди! не сегодня-завтра меня режиссером сделает, я и Гозе тогда — фью! однако, черт возьми, не нырнуть ли в буфет?»

— А, Слонов! — извиваясь станом, окликнул он лохматого человека и пошел с ним из комнаты. Федор Андреевич оглянулся. Два господина говорили об африканской войне с видимым жаром. Взгляд одного упал на Федора Андреевича, и он явственно услышал: «провалился бы ты с бурами! говорил бы сразу, за сколько меня покупаешь, а то буры!»

Федор Андреевич брезгливо отвернулся и прошел дальше. Четверо играли за одним столом в винт. Он постарался встретить их взгляды, и все они, оказывается, презирали друг друга и считали мошенниками. Федору Андреевичу стало противно, и вдруг он увидел несущегося по комнате хозяина. Его взгляд скользил по гостям. Он подходил то к одному, то к другому, брал его за талью, потом оставлял и шел дальше. Взгляд его встретился с глазами Федора Андреевича.

«Ну, этот мне пока не нужен! да и вообще!» И он прошел мимо Федора Андреевича, смотря пристально впереди себя, и вдруг набросился на одного господина и пошел с ним назад.

— Я вас с женой познакомлю и потом вам партийку устрою! — нежно говорил он и случайно взглянул на Федора Андреевича. «Не уйдешь ты от меня теперь», — услышал он.

«Деловой человек!» — с усмешкой подумал Федор Андреевич, а Хрипун опять шел назад, ведя под руку Воронова. Тот согнул свою неуклюжую фигуру и счастливо улыбался.

«Все же полиция. Обласкать надо; всегда пакость устроить может», думал Хрипун, идя с Вороновым, а Воронов с гордостью думал: «Вот что значит жена из высшего общества!»

Федор Андреевич торопливо отвернулся, и ему стало противно. В это время глаза его встретились с глазами управляющего Хрипуна. Гладко выбритое, умное и хитрое лицо управляющего, насмешливо улыбалось. Федор Андреевич услыхал: «Дурачье! их корми только! а узнай они наши дела… что этот так глаза пучит?…»

— Мое почтение! — сказал он Федору Андреевичу, подавая ему мягкую, как вата, руку.

Федор Андреевич поздоровался с ним и пошел дальше. Он миновал несколько комнат и очутился в маленькой гостиной, освещенной голубым фонарем.

Здесь не было никого. Смешанный гул толпы и музыка доносились смутным шумом.

Федор Андреевич устало опустился в глубокое кресло и тяжело вздохнул. Чувства омерзения и ужаса сменялись в его душе. Вот люди, которых он и уважал, и любил! жалкие себялюбцы, глупцы, негодяи, лицемеры! ни одной возвышенной мысли, ни одного чистого чувства!.. Правы все, считавшие его чуть не дураком!..

Он машинально взял в руки чей-то портрет со стола. За стеклом рамки смотрело на него красивое женское лицо; в то же время в стекле, на темном фоне отразилась его физиономия; он взглянул себе в глаза и в ту же минуту услышал самодовольный голос: «что ни говори, а я лучше всех! и умнее, и чище…»