Юрий Ищенко: Одинокий колдун

Ванда забесновалась, затрясла метлой. У нее закатились куда-то внутрь глазниц зрачки, изо рта летела брызгами желтая пена. Все потому, что от ярости говорить не могла, задыхалась.

— Сгною! Со свету сживу вас всех, курва, падла, не жить тебе, твоему слесарю хреновому, твоему змеенышу... — Ванда бормотала и раскачивалась на месте, как в припадке падучей.

Наконец, вылез из флигеля ее сожитель, участковый. Тоже заспанный, в линялых кальсонах, молча подошел к ней, хладнокровно взял за руку и потащил к флигелю.

Мама Егора плакала у них в комнате. Папа и сам Егор проснулись от ее плача, скандала не слышали. Ничего не понимая, смотрели и ждали разъяснений. Мама же вдруг разозлилась, ничего не говоря, где она была ночью и почему плачет. Отругала их за просто так, пошла завтрак готовить на кухню.

На кухне как раз собрались соседки, обсуждали скандал. Когда мама поздоровалась и подошла к плите, чтобы поставить на огонь чайник и кастрюлю с макаронами, соседки сторонились ее, будто прокаженную. Все были поражены, как это невзрачная, тихая секретарша посмела дерзить Ванде. И многие даже завидовали ей, сами многого от дворничихи натерпелись, но боялись высказать симпатии. Боялись гнева Ванды. Лишь добрая татарка Верка улучила момент, когда кухня опустела, подскочила к маме и затараторила:

— Беги-беги, дура, в ноги ей поклонись. Прощения вымоли. Не убудет тебя, а себя, семью спасешь. Ай, дура ты, дура...

— Чего это мне бояться? — высокомерно отвернулась мама.

— Ай-ай, ни бельмес бала, да? Глупая ты, ничего не знаешь, ни с кем не водишься у нас. Порчу, порчу она на тебя наведет. На тебя, на мальчика, на мужика твоего. Болезни пошлет, мертвых и духов пошлет. Всем тогда плохо станет, и все тебя проклинать станут. Эта баба совсем плохая, с шайтаном якшается.

— Я суеверия, знаете ли, игнорирую. Если пакостить начнет ваша Ванда, найду и на нее управу. Власть у нас советская, милиция пока есть, обломают ей норов-то! — резко заявила мама.

— Ай, совсем дура. Милиция ей постель греет. Власть ее самогонку лакает. Все ее слушаются.

Тут громыхнуло и взорвалось осколками окно. Выбив стекла в двойных рамах, в кухню влетел со двора здоровый булыжник (чуть поменьше головы Егора размерами), шлепнулся на плиту газовую и снес с горелок чайник и кипящую кастрюльку. Макароны рассыпались по полу. Мама и Верка с опаской выглянули в окно: двор был пуст, лишь откуда-то издалека донесся истерический бабий хохот. Война началась.

Сонной, невыспавшейся и раздраженной села за стол завтракать семья Егора. У отца побаливала голова, он хорохорился и притворялся здоровым. У мамы было очень озабоченное лицо, часто выглядывала осторожно в окно, нервно тыкала вилкой в макароны. И почему-то раздраженно говорила Егору, чтобы он ел быстро и много. А он макароны не любил, особенно холодные. И сама она почти не ела с тарелки.

— Двоек в школе много получил? — вдруг спросил у Егора отец; он решил показать, что тоже участвует в воспитании сына.

— Папа, ты чего? Занятия еще через три дня только начнутся, — удивился сын.

Папа сконфузился. Мама смотрела на него молча, со зловещей усмешкой.

— Что, не варит котелок, да? — она как бы участливо постучала вилкой по голове папы. — Вчера нажрался, конечно. Сын оболтус, муж алкоголик, обоим на все начхать. Теперь еще дворничиха решила хамить мне, пакостями грозит. Знаете что? Не желаю я больше так жить! Я уйду куда глаза глядят, — убежденно говорила мама.

— А он уже развелся, или пока обещает? — вяло, глядя в сторону, поинтересовался чем-то отец Егора.

— Вот и развелся! Понял? На коленях умоляет за него выйти. Ты думал, никто на меня и не польстится. Думал, от твоих запоев и я поистаскалась...

— При мальчике нехорошо... — грустно заявил отец.

Мама бросила вилку в тарелку. Снова в это утро взметнулись и рассыпались на линолеуме макароны. Мама заплакала, папа хмуро отвернулся. Егор полез под стол собирать. И завизжал там.

— Смотрите, смотрите! К нам крысы забрались!

Пять или шесть крупных бурых крыс сновали между ножек стола и стульев, сноровисто пожирали макароны. Жильцов они игнорировали. Мама с криком полезла на стол, опять сражаясь с собственными туфлями на высоком каблуке (так и не сняла после возвращения домой). Один каблук сломался, она подвернула ногу и упала на Егора. Сын повалился спиной на пол, ощутил, как под ним копошатся и царапаются придавленные крысы. И сам стал кричать истошно от этой мерзости. Папа смешно прыгал и старался шваброй пристукнуть уворачивающихся тварей.