Юрий Ищенко - Одинокий колдун

А старик, вечерний гость и апокалиптический вестник, был уже мертв.

Ксендз был потрясен настолько, что незряче перешагнул через бечевку с красными флажками, натянутую на колышках и турникетах, обошел караульных милиционеров и вплотную подошел к толпе служивых у изгороди, в дальнем пустом уголке сквера. Пока его несколько раз не окликнули, пока лейтенант в камуфляжной форме, с коротким автоматом, подвешенным за ремень на плече, не подошел и не хлопнул ксендза по плечу, — он стоял и смотрел на мертвое тело. А затем поспешно, кивнув и бормотнув извинения лейтенанту, ксендз опустился на колени, вдавливая в мокрую траву черное сукно парадной сутаны и ощущая, как просачивается сквозь ткань к его коже холодная вода, — он стал молиться.

Толстое, короткое тело батюшки лежало на боку, смешно разведя ноги, будто бы, и упав, тело продолжало делать беговые движения. Левая рука его, по локоть придавленная телом, врылась, вцепилась в землю, разорвав дерн и по запястье утонув в черной рыхлой почве. Правая рука неестественно была вывернута назад и вверх, то есть от чьего-то рывка вывихнулся плечевой сустав. Насупленное, ожесточенное лицо хранило печать удивления перед наступившей смертью. Из уха тек, густея и присыхая, ручеек зеленого гноя, запачкавший дряблую морщинистую шею и белый отложной воротничок поверх рясы.

Человек в синем кителе согнулся над мертвым, что-то углядел и с помощью лейтенанта осторожно перевалил тело на спину: из живота старика торчал золотой крест, большой и массивный, он как кинжал, по самое перекрестье был вбит в плоть старика. Удар прорвал всю одежду, вмяв ее в дыру на животе; вытекло немного крови, малозаметной на черной ткани. Крест вбили в живот старика таким образом, что распятие, выгравированное на металле, оказалось перевернутым: Христос по пояс, головой вниз был погружен в плоть убитого...

Следователь в синем кителе разжал кулак правой руки старика: выбрал из-под пальцев какие-то белесые развевающиеся нити, запихал их в прозрачный пакетик.

— Точно, волосы, — расслышал ксендз. — Видимо так: старик защищался и вцепился убийце в голову. В лаборатории мы установим, но пока мне кажется, что это была женщина, почти одного со стариком возраста, седая и неопрятная. Ну и здоровая как лошадь. Посмотрите, у него и лицо, и руки, и шея до мяса ногтями расцарапаны... Нет, ерунда получается, никакой бабе такой удар не нанести!

Одетый в мирское (новенькие плотные джинсы, итальянский свитер из овечьей шерсти, длинная, до колен, теплая зеленая куртка и шапочка с помпончиком), ксендз ехал в заполненном вагоне электрички. Сидел у окна, на жесткой выгнутой скамье из деревянных покрытых лаком дощечек. Было холодно, вагон не отапливался; на полу тряслись и перекатывались лужи черной торфяной воды. Он возвращался из Выборга, где имел встречу (о которой никого не известил, стеснялся и опасался) с одним из местных «целителей». Целитель, экстрасенс, объявивший себя также и колдуном белой магии, посвященным в тайны тибетской медицины, — в общем-то, оказался толковым, спокойным и ненавязчивым бизнесменом с двумя высшими образованиями; с ксендзом он беседовал (по собственному почину, для практики) на английском языке. Он был отлично осведомлен о себе подобных «знахарях» и экстрасенсах по всей области, являлся вроде как председателем профсоюза; говорил, что сообща они смогли решать вопросы с налогами, с легализацией нетрадиционной медицины, страховкой, наездами «братвы». Он рассказал ксендзу, что существует где-то под Каннельярви «дикий», независимый знахарь, про которого толком никто не знает. Дикарь живет в глухом местечке, работает редко и лишь с жителями крошечного поселка, в общем, не конкурент, и его профсоюз не трогает.

Но когда ксендз сел в обратную, из Выборга, электричку, и она добралась до Каннельярви, — он вдруг решил не выходить и не искать здесь колдуна. Электричка тронулась, набрала скорость и помчалась дальше, мимо переезда со шлагбаумом, куцых дачных построек, в глухой черно-зеленый хвойный лес. Окно заливали дрожащие потеки дождя. В вагон после Каннельярви вошли сразу пять-шесть человек. На лавку, где грустил у окна ксендз, подсели двое подвыпивших мужиков: один в плаще и резиновых сапогах, другой в черном демисезонном пальто, в полуразвалившихся ботинках, от них несло дымом и вонью немытого тела. Мужик в пальто развлекал приятеля пошлейшими анекдотами. Ксендз против желания прислушивался к их громкой болтовне; встать и перейти в другую половину вагона он не мог, — народу прибывало на каждой остановке; все пространство между лавками было плотно забито мокрыми людьми, сумками, рюкзаками, корзинами с последней ягодой и подмоченными черными грибами.