Юрий Ищенко - Одинокий колдун

Что-то ожило под сквером, освобождалось от пригвоздивших и распявших почву кольев, грызло и дробило эти сырые полусгнившие деревяшки и выплевывало наружу, прочь.

Он пошарил вокруг руками, нашел еще несколько щепок и дощечек, вытесненных из земли. Ему это не почудилось и не пригрезилось. Он встал, перешел через асфальтовый тротуар аллеи, склонился над ворохом опавших листьев, разгреб их и нашел еще несколько осиновых щепок. Нутро кладбища, превращенного советской властью в сквер, пробуждалось и очищалось. Старик затопал ногами, закричал гневно, будто надеялся, что плеснет снизу желтая жижа, поглотит его, и на том все для него закончится.

Ничего не произошло. Потрескивали колья в земле, парила теплая трава, сияли желтые и голубые фонари. Поп пошел к могиле за эстрадой, нашел у ямы лопату и закидал землей могилу. Затем оставил лопату у туалета, а сам пошел прочь.

Он решил еще раз, уже не веря в удачу, но по привычке попытаться найти противодействие языческому Исходу. И обратиться к лону, в котором он был сперва взращен, а потом исторгнут и опозорен, — к своей церкви. Он нашел в кармане плаща бумажку с адресом девушки Петухова, у которой он иногда ночевал в последнее время, и там же оставил чемоданчик с вещами и книгами. Девушку звали Света, и жила она довольно близко, вот-вот сведут мосты, и он попадет к ней. Там вымоется, переоденется в подобающее священнослужителю облачение и, не мешкая, поедет в Александро-Невскую лавру, на прием к настоятелю. Ведь должны еще быть люди, знавшие его, помнившие и уважавшие, которые выслушают и поверят, или хотя бы проверят те демонические истории, которые он собирается поведать... Ну не к иезуитам же или к баптистам ему обращаться за помощью!..

Это был новый костел; зданию, в котором мэр Санкт-Петербурга позволил его обустроить, было две сотни лет; и еще шестьдесят лет назад в этом здании тоже был костел и шла служба. А теперь костел восстанавливался, все стены были голы, ждали росписей и священных убранств; едко пахло свежей масляной и ацетоновой краской, и даже у ксендза слезились глаза, а вечером нестерпимо стучало в висках.

Ксендз Владислав, настоятель нового костела при консульстве Польши и заодно официальный представитель Ватикана в городе на Неве, был нестар, около пятидесяти, слегка полноват, как человек, отвыкший от физической работы. У него имелась небольшая лысина, которая выглядела как тонзура средневековых монахов; на беспристрастном лице блуждала слегка обманчивая мягкая улыбка. День кончался: кроме двух служб, он сегодня обвенчал три пары молодоженов, две невесты были, как минимум, на четвертом месяце; кроме того, приболел коллега, ксендз Пшерзский, и ему одному пришлось в течение часа исповедовать прихожан. И все время находиться в пахнувшем краской зале костела. А затем пришли дети, шумные и бестолковые, ни один не выучил толком заданные три молитвы из катехизиса.

Уже пробили девять старинные часы, прозвенев несколько начальных тактов из «Аве Мария»; смолк новый орган, на котором учился приехавший из Кракова молодой парень, слегка раздражавший ксендза развязными манерами; у ксендза на столе лишь слегка уменьшилась кипа писем из Польши и из Ватикана, на которые он должен был обязательно ответить. И болела голова. Он выпил три таблетки растворимого аспирина, погрел руки у электрокамина и обернулся, когда в комнату из двери, ведущей в большой зал костела, вошел его помощник, старший служитель.

— Przyszedl tensam dziadek [1] Пришел тот же самый дед. , — сказал служитель.

Ксендз поморщился и вздохнул, но, увидев, как помощник с миной услужливости на лице готовится сам, за ксендза, принять решение, поспешил проявить твердость и сказать:

— To darmo... [2] Это бесплатно.

Служитель сложил в умилительном восторге толстое бородатое лицо, сочувственно покивал и сообщил:

— On tu bedzie zo chwiele [3] Он будет здесь все время. .

Прежде чем сходить за посетителем, он неспешно снял белый кружевной надрясник, как если бы умыл руки при виде чужой глупости. Старик ждал приема у ксендза и вчера, весь вечер, но тогда новому настоятелю костела хватило мудрости не связываться с грязным бродягой. Молча объяснив все это начальнику сокрушенным видом, служитель пошел за гостем.

Сперва ксендз услышал, как дышит этот старик; ксендз убирал бумаги со стола, затем тушил свечи в трех больших канделябрах, — а с улицы послышались чавкающие шаги и хриплое, старческое дыхание измученного человека. Ксендз нахмурился; служитель вел посетителя не через зал, мимо алтаря, а снаружи, темным и грязным переулочком. Хлопнула дверь, что-то предупреждающе буркнул невидимый прислужник, не заходя в покои ксендза. Спустя несколько мгновений в приотворенную дверь протиснулся толстый пожилой человек с обнаженной длинноволосой головой. Не поздоровавшись, старик глянул на распятие под низким потолком и перекрестился; причем сделал это неправильно, на православный манер — тремя пальцами и от правого плеча. Ксендз привык, что поначалу его прихожане в этой дикой стране не умеют ни креститься, ни участвовать в богослужении, но тут он заподозрил другое: старик крестился привычно, как если бы это делал сам ксендз, коротким махом. И не подошел к хозяину костела, даже не поклонился, как сделал бы любой богобоязненный католик. Сразу начал стаскивать с себя мокрый, слишком тесный в плечах плащ, оставшись в черной плотной рясе и с большим золотым крестом на груди. Перед ксендзом стоял то ли безумный, то ли пьяный православный священник.