Ахмед Абдулла: Тайна говорящих идолов

— Твои слова подобны мягким ветрам в ночи, что смягчают ее ужасные часы. Благодарю тебя! Но я также слышал, что ты — магометанин, веришь в единого бога и оттого презираешь ремесло наших хижин и проповедуешь свою веру в краалях.

Араб улыбнулся. На миг он смешался и не мог решить, что сказать дальше. Доверие знахаря было безвозвратно утеряно — ведь Дауд, как истинный араб, славился своим миссионерским пылом не менее, чем своей деловой хваткой, и, сказать по правде, подкреплял свои проповеди частым и щедрым применением шамбока.

Араб замолчал на несколько секунд и оглянулся.

Вокруг была толпа чернокожих, которые разрывались между страхом перед Махмудом Али Даудом и суеверным трепетом перед знахарем. Где-то на задворках их диких и нетренированных умов было понимание, что вскоре от них потребуется решение, принятия которого туземцы подсознательно боялись.

Поэтому они озабоченно переговаривались между собой. Их неровная беседа прерывалась неожиданными паузами и гортанными криками. За короткими промежутками ощутимой тишины следовали резкие, бурные выкрики.

Араб понимал, что стоит на краю катастрофы. Одно неверное слово или движение — и лавина черных тел обрушится на него и погребет под собою. Поэтому он сидел не шевелясь и следил за толпой, прикрыв глаза. Его нервная дрожь была едва заметна.

Внезапно ему показалось, что где-то поблизости тот же глухой, придушенный голос снова позвал его.

В тот же миг Дауд почувствовал, что за ним определенно наблюдал некий посторонний разум, который одновременно умолял и требовал. Этот разум не принадлежал ни знахарю и ни одному из африканцев в толпе. Это был некий высший разум, и он пытался связаться с Даудом. Последний почувствовал беспокойство, но попытался убедить себя, что это была лишь химера, созданная его воображением.

И все же наваждение осталось.

Знахарь что-то говорил Дауду, но тот почти не слышал его слов. Повинуясь побуждению бестелесного разума, араб слегка повернулся, по прежнему сидя на корточках, чтобы видеть идолы, покрытые глиной.

Ощущение мгновенно стало сильнее и определеннее. Дауд почувствовал близость того, кто следил за ним и пытался с ним поговорить.

Он искоса, по-прежнему прикрывая глаза, взглянул на идолы, выстроенные в ряд. Те два идола, что стояли дальше всего от Дауда, были весьма грубо сделаны. А вот другие три были ужасающе правдоподобны, заметил Дауд, передернувшись от отвращения. Их туловища, руки и ноги под толстым слоем красной глины были вылеплены с исключительным мастерством. Никогда прежде не видел он подобных идолов, а он знал Африку от побережья до побережья.

Вдруг ему вспомнились бредовые слова покойного Макупо: «…глиняные боги, они говорят, говорят…» Аллах милосердный! Неужели на этой зловонной, проклятой земле и вправду умели колдовать?

Он уже приготовился щелкнуть пальцами и пробормотать молитву своему излюбленному магометанскому святому, чтобы отогнать эту мысль, как вдруг он снова услышал свое имя, произнесенное слабым, приглушенным, зловещим, неестественным шепотом. На этот раз сомнений в его истинности не было. Дауд вздрогнул и напрягся, сжав кулаки и сверкая глазами, но почти сразу взял себя в руки, прежде чем знахарь, искоса наблюдавший за ним, что-либо заметил.

Он улыбнулся умлино и заговорил с ним. Его голос был ровным и спокойным, но его мозг тем временем стремительно работал в направлении, отличном от направления его речи.

— Правду сказал ты, о умлино, — сказал Дауд. — Поистине моя вера — вера в единого Бога, она — как древо, корни которого крепки, ветви которого раскидисты и тень которого вечна. Я — сейид, что значит — потомок Пророка по линии Хусейна, и мусульманин — последователь истинного Пророка. Прибегаю к Аллаху от шайтана, отца лжи, побиваемого камнями. Субхан Аллах! Воистину, я считал себя ученым мужем, когда изучал хадисы и тафсир в университете аль-Азхар и досконально следовал писаным предписаниям великих учителей школы Абу Ханифы. Воистину, я почитал себя отцом и матерью мудрости и знания и в гордости своей увеличивал свой тюрбан. Ай валлахи!

Знахарь высокомерно усмехнулся:

— Зачем же ты пришел сюда, в жилище тьмы?

И снова ответ Махмуда Дауда был учтивым и мягким, но его ум лихорадочно работал. Он внимательно смотрел на покрытого глиной идола прямо перед собой.

— Оттого, что мой разум узрел слабый проблеск новой истины… Слабый проблеск новой истины, — повторил он с загадочным ударением, по-прежнему глядя на идола, не обращая внимания на знахаря, сидящего на корточках и незаметно кивая.