Константин Образцов - Красные цепи

И вновь прошли годы и десятилетия. Теперь они летели так стремительно, словно все события, предназначенные для нескольких сотен лет, вдруг стали ускоренно перематывать вперед, как кинопленку, как будто время торопилось как можно скорее привести этот мир к неизбежному концу. Впрочем, Лилит это не тревожило: ассиратум поддерживал ее силы, а она помогала Мастеру деньгами, которые продолжала успешно получать от жертв своего непобедимого темного обаяния. Все шло, как и раньше, пока однажды ей единственный раз за свою бесконечно долгую жизнь не пришлось почувствовать горький вкус поражения. Жена одной из ее жертв, мужчины, сердце и разум которого были уже целиком и полностью опутаны ее черной паутиной, каким-то немыслимым образом смогла разрушить ее чары. Лилит не верила своим ушам, когда тот вдруг объявил ей, что оставляет ее. Оставляет ее! Это было настолько дико и непостижимо, так сильно уязвило ее гордость, что она даже заплакала от злости и обиды, совсем как какая-нибудь обычная женщина или девочка. В сердцах она рассказала обо всем Вервольфу, который к тому времени стал ее добрым и верным другом, из тех безнадежно влюбленных друзей, для которых дружба с объектом обожания является формой пожизненного рабства, и он, желая сделать приятное Лилит, взял да и зарезал ее счастливую соперницу едва ли не среди бела дня на пороге ее дома. За это он получил в награду нежный взгляд и легкое прикосновение к широкой косматой груди, а сама Лилит забыла об этом досадном событии, как забывала почти обо всем, что случалось за долгие века ее жизни. И теперь, несколько лет спустя, когда все вдруг пошло не так, и созданная ею же ситуация, казавшаяся такой благоприятной, стала выходить из-под контроля, когда бедняга Вервольф погиб, а Мастер, все больше обуреваемый беспокойством и страхом, велел ей избавиться от того, кто был причиной этого беспокойства, она совершенно не связывала давний мимолетный эпизод с трудностями сегодняшнего дня. Может быть, оттого, что не привыкла вспоминать и раздумывать над причинами и следствиями происходящих событий, а может быть, потому, что вновь почувствовала себя одинокой и ощутила в глубине своей черной души страсть, подобную искренней любви…

— Ты ни в чем не будешь нуждаться…

Я скорее чувствую, чем слышу, ее жаркий шепот. Горячее дыхание обжигает мне шею.

— Ты ни в чем не будешь нуждаться…

Пылающие мягкие губы касаются моего уха, и я уже не хочу отворачиваться. Или просто не могу этого сделать.

Я не знаю, сколько прошло времени. Час? Два? Наверное, не меньше, потому что руки и ноги, растянутые в стороны и крепко привязанные ремнями к опорам широкой кровати, уже совершенно затекли, и я не чувствую их, когда пытаюсь пошевелить пальцами. Зато все остальное тело стало как будто особенно чувствительным, и горячий густой воздух обжигает обнаженную кожу, как пар в раскаленной бане. Сквозь колышущееся жаркое марево и пряный тяжелый дым благовоний я с трудом различаю очертания комнаты, а причудливые узоры толстых ковров на стенах дрожат и шевелятся, как обретающие плоть бредовые видения. Вот жрецы с длинными остроконечными бородами поклоняются женщине с телом змеи, восседающей на престоле из черепов; раненая львица присела на задние лапы, готовясь к последнему прыжку, а из-под левой лопатки по оранжевой шкуре обильно струится багряная кровь; странные узоры, похожие на тибетские мандалы, разбегаются круговыми лабиринтами, втягивая в себя взгляд, а вслед за ним и сознание. На массивных полках горят толстые черные и красные свечи и масляные светильники, дымятся удушливыми ароматами медные курительницы, блестят тусклым золотом причудливые статуэтки.

Она выпрямляется, плавно выгибаясь, и я чувствую влажный жар ее тела там, где она сидит, прижимаясь к моему животу. Бархатистая кожа отсвечивает смуглым золотом, узоры татуировок змеями извиваются на руках, боках, бедрах. Ослепительно-белые острые зубы хищно поблескивают меж полных влажных губ. Раскосые глаза сияют как темные ночные изумруды. Густые волосы черной мантией ниспадают на плечи и спину. Она проводит по моей груди длинными пальцами с острыми ногтями, и я чувствую, как мое тело против воли снова напрягается, не в силах противиться власти, заключенной в ее движениях.

— Ты ни в чем не будешь нуждаться, — повторяет она, как мантру.

— Спасибо за предложение, — говорю я, — но я бы предпочел как-нибудь перекантоваться в нужде.