Майкл Каннингем - Дикий лебедь и другие сказки

В конце концов двенадцатый брат собрал нехитрые пожитки и отправился прочь. Но в большом мире жизнь его складывалась ничуть не легче, чем во дворце. Он мог рассчитывать лишь на самую черную работу. У него не было востребованной рынком специальности (у принцев таковой не бывает), и работать он мог только одной рукой. Женщины проявляли к нему интерес, но, как вскоре стало понятно, одни воображали себя Ледой, а другие, что еще хуже, надеялись своею любовью вернуть ему человеческую руку. Так что все романы были недолгими. С крылом неудобно было ездить в метро и невозможно в такси. В перьях все время норовили завестись паразиты. Вдобавок ко всему крыло приходилось каждый день тщательно, перышко за перышком, мыть, иначе из молочно-белого и лоснящегося, как лепесток тюльпана, оно становилось неряшливо взлохмаченным и серым.

Он жил со своим крылом, как другие живут со взятой из приюта собакой: милой и доброй, не поддающейся дрессировке психопаткой. Ему пришлось полюбить его. А еще крыло бесило принца, восхищало, раздражало, утомляло и огорчало. Сколько он ни старался, оно вечно пачкалось, ужасно мешало проходить в двери и через турникеты, но, главное и самое печальное, принц не сумел превратить его в неповторимое достоинство. Что, в принципе, было не так уж и нереально. Ему ясно виделось, как он мог бы преподнести себя миру сногсшибательным плодом метаморфозы, юным богом, который бесконечно, до напряженно-эротичной заносчивости горд отклонением от анатомической нормы, тем, что девять десятых его – цветущая, рельефная мужская плоть, а одна десятая – ангельское крыло, великолепное своей ослепительной белизной.

Касания этих перьев, дорогая, вознесут тебя до облаков, а с тем, что есть во мне мужского, ты воспаришь еще выше в небеса.

Принц недоумевал: как могло выйти, что он не такой? Где он дал слабину, из-за которой теперь год за годом у него все растет и растет брюшко, становятся все покатее и покатее плечи, а сам вид его внушает все бо́льшую жалость? Почему ему не под силу восстановить форму и расправить плечи, чтобы естественно и непринужденно ходить по клубам в черном, в облипку костюме без одного рукава?

Да-да, радость моя, это крыло. В этом я немножко ангел, но в остальном, уверяю тебя, сущий дьявол.

Но нет, ни на что такое он не был способен. С равным успехом он мог попытаться пробежать милю за три минуты или сыграть виртуозное скрипичное соло.

Так он и живет помаленьку. Каким-то образом ухитряется платить за квартиру. Ищет и, случается, находит любовь. К шестому десятку он сделался ироничным и как бы вроде неунывающим, какими бывают обычно люди, слишком многое в этой жизни повидавшие. Умудренный опытом и годами, он осознал необходимость сделать выбор между ожесточенностью и юродством. Научиться понимать, когда шутят над тобой, и первым смеяться над направленной на тебя остротой – этот вариант он предпочел как наименее унизительный.

Там, во дворце, братья его женаты кто во второй, а кто и в третий раз. Взращенные в холе и неге, их дети избалованны и непослушны. Сами принцы коротают дни, забрасывая в серебряные кубки золотые шары и на лету пронзая шпагами мотыльков. За ужином их развлекают шуты, жонглеры и акробаты.

Двенадцатый же брат коротает вечера в окраинных барах, где торчат завсегдатаи, не до конца – или вовсе – не освободившиеся от наложенных на них заклятий. Вроде трехсотлетней старухи, попросившей у золотой рыбки бессмертия, но не успевшей уточнить, что к нему должна прилагаться и вечная молодость. Или лягушки с крошечной золотой короной на голове, так и не сумевшей полюбить ни одного из мужчин, готовых поцеловать ее и этим развеять чары. Или принца, который долгие годы разыскивал по свету свою спящую красавицу, чтобы поцелуем вернуть ее к жизни, но в конце концов охладел к странствиям по горам и долам и теперь перемещается из бара в бар, везде заводя песню о том, как его бросила возлюбленная.

Среди этой публики мужчина с лебединым крылом слывет везунчиком.

Жизнь его, убеждает себя принц, сложилась не худшим образом из всех возможных. Это, наверно, уже неплохо. В ней, кажется, даже есть место надежде – на то, что хуже она не станет.

Иногда по ночам, притащившись домой пьяным в хлам (это случается с ним довольно часто), кое-как преодолев пять лестничных маршей до квартиры, включив телевизор, он вырубается на диване, а несколько часов спустя, едва первые серые отсветы ложатся на планки жалюзи, просыпается один на один со своим похмельем и обнаруживает, что во сне прикрыл себе крылом живот и грудь или скорее (он понимает, что такого не может быть, но все же…) что его по собственной воле укрыло само крыло, которое ему и одеяло, и компаньон, преданный чужак, по праву поселившийся в его пределах, заискивающий, восторженный и обременительный, каким и положено быть приютскому щенку. Его несносный домочадец. Его бремя и его товарищ.