Валерий Качаев - 48 листов в клетку

– Я не договорила. – Вику было уже не остановить. – Так вот, посмотрев эту передачу, я вдруг поняла одну вещь. Сейчас постараюсь объяснить. Только вы меня не перебивайте, пожалуйста. Все дело в масштабе восприятия. Вот представьте. Стоит огромный завод. В его огромных шумных цехах круглосуточно работают огромные станки. Постоянно вращаются какие-то механизмы. Они оглушительно грохочут, выштамповывая различные металлические детали, которые потом бесконечным потоком идут на дальнейшую сборку. А собирают из этих деталей гробы. Собирают, не останавливаясь ни на минуту, в три смены, день за днем, без выходных и праздников. Их красят в различные цвета, покрывая несколькими слоями лака, чтобы придать привлекательный товарный вид. А затем битком набитыми фурами отправляют будущим потребителям. Так вот, когда до меня дошло, кто эти будущие потребители, меня аж затошнило. Я вдруг представила, как за стенами этого ужасного завода работает еще один конвейер, на котором, выстроившись в ряд, друг за другом стоят люди. Где-то среди этих людей нахожусь и я. Лента медленно ползет, выдерживая свой размеренный темп, поступательно двигаясь вперед. Мимо проплывают города, вокзалы, деревья, дома, в общем, все те вещи, что мы ежедневно встречаем в жизни. Я могу ко всему прикоснуться, могу потрогать что-то, попробовать, но вот взять с собой не выходит, потому что я пребываю в постоянном движении, и единственное, что остается со мной, это только какие-то впечатления и воспоминания. Впереди, поодаль, на той же ленте, находятся мои родители. Они оборачиваются, смотрят на меня и улыбаются. Но конвейер не стоит на месте, все движется и движется вперед, и в какой-то момент я начинаю замечать появившееся на их лицах нескрываемое беспокойство. И вот они уже взволнованы, и их волнение постепенно нарастает. Потому что с того места, где они находятся, хорошо видно, как люди, стоящие немного впереди, начинают исчезать на стыке этих двух конвейеров, пропадая в чреве жестяных гробов, словно консервная начинка. Но с моей точки что-то увидеть не представляется возможным, и, не понимая, что там происходит впереди, я глупо улыбаюсь, с любопытством разглядывая постоянно меняющиеся декорации… Что, собственно, я хотела сказать? Так вот. Наша жизнь – это не что иное, как тот самый конвейер, по соседству с которым находится завод по производству гробов. И я не желаю, чтобы на этом конвейере оказались и мои дети, потому что страшнее смерти может быть только ее ожидание. А оно приходит, буквально сразу, как только человек начинает реально осознавать окружающий мир и воспринимать его таким, какой он есть.

– Ну, ты, Вика, даешь. А просто не думать об этом нельзя?

– Тот, кто любит жизнь, не может не думать о ее завершении. А я ее очень люблю. Вот сейчас скажу вам еще одну вещь и ни для кого, наверняка, не открою секрет. Все мы здесь, все без исключения, обречены на смерть. Не новость? Правда? Но ужас этой правды заключается в том, что подписали смертный приговор нам самые близкие люди. Наши любимые родители. Дав возможность появиться на свет. И теперь мы живем, как говорится, в ожидании его исполнения, в точности так же, как смертник, осужденный по расстрельной статье, ожидает своей участи. С той лишь разницей, что нам приговора никто не зачитывал.

– Та-а-к. На сегодня, по-моему, вина достаточно, – произнес внимательно слушавший Вику отец. – Или наоборот?

– Все правильно, – сказал я, вставая из-за стола. – Нам надо немного прогуляться. Думаю, никто не против?

(Жесть.)

Наверно, до поступления в институт я был конченым занудой, потому что, вернувшись домой, даже не знал, куда можно сводить девушку в нашем небольшом городке. Мои немногочисленные друзья после окончания школы так же покинули свою малую родину, разлетевшись в разные концы нашей необъятной страны. И при всем желании я бы не встретил на улице ни одного знакомого, у кого мог спросить, как лучше провести вечер в Уречинске. Мы решили немного прогуляться, пройтись по окрестностям, подышать нормальным, чистым воздухом, таким, какой он должен быть на самом деле, без свинца, пыли и прогорклого запаха горелой резины, одним словом, без всей той гадости, которой обычно забиты легкие любого большого города. Теплая безветренная погода располагала к променаду. Никуда не торопясь, мы шли по тихим провинциальным улочкам, держась, как дети, за руки, и о чем-то говорили. Мрачные мысли, возникшие по необъяснимой причине у Виктории за ужином, развеялись так же быстро, как и поменялось ее настроение. Она шутила и смеялась, а я не лез к ней с расспросами, что это за столом на нее вдруг нашло. Единственным и жирным минусом в нашей прогулке были комары, и, чем ниже солнце опускалось к горизонту, тем больше их становилось в воздухе. Надоедливо пища в августовских сумерках, они кружили над нашими головами, казалось, заполонив все пространство вокруг. Устав постоянно отмахиваться и хлопать себя по различным частям тела, мы решили вернуться обратно, как вдруг Виктория спросила: