Олег Ока - Пилигрим

– Что начнётся-то? Паника на бирже? Они этих паник по заказу каждый квартал стряпают по пять штук!

Дед Парфенон сидел в плоском кресле на деревянных ножках, потёртом и неопределённого красного цвета, оставшемся от «счастливых времён», когда он ещё работал в управлении статистикой, на сберкнижке у него лежало две тысячи рублей (половина машины!), и этих денег, как он с умилением воображал, ему хватит на безбедную пенсионную жизнь. «Дурёхе» тогда было ещё до школы далеко (поздний ребёнок!), Персефона ещё не была Персефоной, а была строгой «бизнес-вумен», работала проектировщиком в проектном институте от Министерства обороны, что также гарантировало обеспеченную старость, отличалась строгостью и даже аскетизмом в облике и одежде, типичном для питерских интеллигенток… Господи, да тогда и термина такого не знали – «бизнес-вумен»! Было в этом что-то заграничное и осуждаемое, от диссидентов, серебряного века, Цветаевой и Инбер… А сейчас на худых коленях Парфенона Сергеевича лежал потёртый ноутбук «Asus», и костлявые пальцы двигали по ляжке, обтянутой выцветшими, ветхими джинсами, заезженную «мышь»… На дисплее мелькали те самые «бизнес-вумен», только теперь они были облачены не в офисную униформу, а в какие-то разноцветные тряпочки, еле прикрывающие половую щель и соски бесформенных грудей. Рожи их лоснились от кремов и йогуртов, на лбах была начертана ясно видимая цена в валюте, и в глазах царила небесная бездна и вселенская пустота, испоганенная бозоно-квантовыми флюктуациями. Парфён Сергеевич вздохнул от непонимания ситуации, жалобно посмотрел на Персефону, и та уловила его скорбный взгляд, строго посмотрела, покачала головой :

– Помирать нам надо, Парфёша, лишний элемент мы здесь… Вот дурёху-бы кому пристроить… Тоже ведь не приспособлена к этой жизни… Хоть квартиру ей оставим, так ведь, с её миропониманием, приведёт хлыща какого, и выбросит он её к свиньям и к чёртовой матери…

Тут они услышали, как прощёлкал ключ в замке входной двери, открылась и закрылась дверь, непродолжительное шуршание дождевика, повешенного на плечики, и в комнату вошла Варвара Красавина, их родная дочь тридцати трёх лет от роду, которую знакомые, а от них и родители частенько называли «Версаче» – по поводу её привычки все модные вещи обзывать этим известным брендом, независимо, обувь то была, верхняя одежда, сумочка, или бижутерия… Так-же она называла книги, журналы, фильмы, всё, что хоть немного задевало её воображение, и привычка эта пошла ещё со школьного бездумного возраста. Старики-родители поначалу пробовали протестовать, ведь воспитывали её с детства в окружении классических идеалов красоты, на картинах средневековья, стихах Петрарки, прозе Жорж Санд, Мопассана и Ивана Бунина. Не удалась дочь, было их решение, хорошо хоть не в нигилисток современных получилась, ранимая, и с понятиями чести и совести, а потому беззащитная от негодяев и прохиндеев. Забеременела в двадцать пять, родители приняли это, как должное, готовились к встрече внуков… Бог не дал… Точнее, вместо ребёнка дал немного мозгов, теперь Варвара обходила стороной компании, где царили непринуждённость и нигилизм полов, на мужчин смотрела настороженно, оценивала не по цветистости комплиментов и рассуждениям об идеализации отношений. Впрочем, она старалась обойтись без ситуаций, где ей пришлось-бы оценивать мужчин, вплотную заинтересовалась работой, и даже стала нужной, авторитетом в специальности, за границей читали и признавали её статьи и рецензии…

– Проголодалась? – спросила Персефона, – я пельмени приготовила. Дождь так и идёт? Что на службе?

Службой именовалась в семье работа Варвары в Публичной библиотеке, где она реставрировала редкие издания начального периода книгопечатания. Работа ей нравилась, она была творческим человеком, специалисты её знали, и даже порой приглашали консультировать международные проекты, прочили ей место в комитете по культурному наследию ЮНЕСКО, но ей было хорошо в подвалах Публички, здесь она могла дышать свободно и не опасаться закулисных интриг…

– Там человек сидит, – сказала она, подойдя к окну и выглядывая во двор из-за шторки, – Снег с дождём, а он в кожаной курточке сидит на ограде садика, не шевелится. Это странно. Я не хочу есть, потом, может быть.

– Что за человек? Пьяный, из бродяг, наверное?

– Человек, не старый, я лица не увидела, но выглядит прилично. Конечно, может быть и пьяный… Только почему он не шевелится, заснул? Как можно заснуть при таком холоде? Свалился-бы на землю.