Олег Ока - Пилигрим

– Ну, ладно, человек и человек, у каждого своё, тебе – что? Посидит и уйдёт.

– Может быть, – с сомнением сказала Варвара, прошла в свою комнату.

– Вот тоже, – осуждающе проговорила Персефона. – Человек! Под дождём. Будет-ли нормальный человек в чужом дворе под дождём сидеть?

Окно в комнате Варвары выходило на набережную Обводного канала. Тёмная лента воды была испещрена оспинами дождевых капель, плыл по воде какой-то мусор; бумажные стаканчики, пластиковые бутылки, рваные пакеты… Через стекло ощущался промозглый холод сырого воздуха. Человек во дворе не выходил из её головы, и ей самой было странно, почему она думает о нём. Думает? Нет, никаких мыслей или чётких эмоций не было, только беспокойство и картинка мокрого двора с чёрными, изломанными стволами деревьев, тусклые лужи на дорожках, да озябшая, ссутулившаяся фигура в сером свете уходящего дня… Пожалуй, она испытывала чувство неуютности, как будто была на ней какая-то вина, но какая – она не понимала. То, что она дома, здесь сухо и тепло, это ведь не означало, что она должна за это кому-то и что-то, у каждого своё место в мире, и каждый занимает его по праву жизни. Но разве это по человечески, вот так, одному, сидеть под дождём? Ведь для этого должна быть причина, какие-то обстоятельства, обрекающие человека на одиночество и ненужность. Она почему-то подумала именно о ненужности, хотя для этого у неё не было никаких оснований. Но почему, почему её так зацепил этот человек во дворе, должно было что-то быть в её душе, что откликнулось на одинокую, неприкаянную фигуру под дождём… Конечно, она вспомнила… Вот так-же восемь лет назад и она сидела во дворе, на скамейке у парадной, не зная, нужно-ли идти домой, нужна-ли она там, и как её встретят с неожиданной вестью. Тогда она узнала, что ей предстоит стать матерью, срок был небольшой, но её организм исключал возможность аборта, да ей это и в голову не приходило, убить человека, который там, внутри неё ждал своего часа, чтобы явиться в свет. Вот только как это всё объяснить родителям, как донести то чувство отчаяния, когда она услышала в трубке телефона :

– Это меня совершенно не касается… Зря ты позвонила, я не имею к этому никакого отношения, доказать ты ничего не сможешь, только испортишь мне и себе жизнь. Тебе нужны проблемы? Ведь нет? Подумай о карьере, она у тебя есть, и не надо всё ломать. Лучше тебе вообще забыть мой номер…

Вот тогда у неё появилось это гадкое чувство ненужности. Мир вокруг стоял немой, холодной, безразличной стеной, и не достучаться через эту стену… Она тогда долго сидела, отупев от безнадёжности, и очнулась только тогда, когда вдруг впервые остро осознала – в ней живёт человек! За которого она полностью в ответе, и мир здесь ни при чём, это их дело, только их двоих, и он, этот ещё несформировавшийся человек, он во всём зависит от неё, от её поступков, от её решений, от её мыслей, которые он, конечно, может ощущать. И он не должен испытывать чувства ненужности, безразличия, и холода мира. Потом из парадной вышла мать, встала перед ней, в сумерках вглядывалась в лицо, ничего не говорила, и Варя смотрела в ответ гордо и с вызовом, и мать всё поняла, смирилась, видимо ждала этого, сказала только :

– Чего здесь высиживать? Дома нет, что-ли? Простудиться не хватает…

Тогда это чувство ненужности и непричастности к мирским делам и заботам у неё быстро прошло, отец воспринял новость с восторгом, сразу начал развивать такие идиотские восторженные планы о рыбалке на Вуоксе с внуком (!), как они будут ездить за грибами на Мшинскую, и Персефону уже прозвал бабкой, и она окоротила его, что на Мшинскую за грибами ездют только неадекваты дебильные, а ездить надо на Омельченко, только там идти далеко, за полигон… А потом и коллеги прознали, хотя видно ещё ничего не было…

Дальше Версаче вспоминать не стала, потому что дальше начиналось страшное и ирреальное, выпадающее из картины логического мира, все цепочки и связи порвались, и воцарился абсурд… Она тогда увлекалась Сартром и Камю, и чуть не ушла, совсем, туда, откуда всё кажется простым и не требующим смысла. Она передёрнула зябко плечами, накинула волосатый платок и прошла в зал, встала перед Парфеноном :

– Папа, хватит в инете ковыряться, пальцы уже стёр. Спустись во двор…

Парфенон Сергеевич понял, о чём она просит, не стал ехидничать по своему обыкновению, подумал, пожал плечами, отложил ноутбук, прошаркал в прихожку, долго попадал ногами в резиновые боты… Варвара прошла на кухню, поставила миску с уже остывшими пельменями в микроволновку, зажгла газ, налила полный чайник воды.