Екатерина Люмьер - Любовь и Смерть

Древние румынские легенды и предания – это огромная часть нашей культуры. С самого раннего детства мать рассказывала их на ночь, пугая тем самым меня и младшую сестру. Надо же, я едва ли не забыл о том, что она вообще существовала. Кажется, моя память все-таки не так слаба, как я считал. Помнится, я очень любил слушать о таких существах, как спиридуши, которые жили в траве и цветах, в дуплах деревьев. Матушка говорила, что они ведают о подземных сокровищах и понимают язык растений. Иногда она называла и нас спиридушами, когда мы были особенно непоседливыми и непослушными. Хорошее было время. Прошло вот уже триста двадцать лет с тех пор, как я стал тем, кем являюсь сейчас. Одним из созданий страшных сказаний. Я никогда не писал дневников и мемуаров, хотя стоило. А может быть и нет. Едва ли одна ночь отличалась от другой за все эти три века. Сегодня мне захотелось вспомнить тот день (хотя, я никогда его не забывал), когда повесили моего возлюбленного Вильгельма и он проклял меня, сделав бессмертным кровопийцей.

Я провел в самовольном заточении множество лет, отгородившись от внешнего мира, запершийся в замке, но ведь были и времена, когда я искал себе пропитание, спускаясь в деревни и другие ближайшие к моему логову поселения, чтобы утолить свою жажду. Думаю, мне стоит следовать от самого начала в своих мыслях и рассуждениях. Вильгельм проклял меня, будучи на эшафоте, и я совершенно точно не уверен, как ему это удалось. Кажется, только он сам сможет мне когда-нибудь это объяснить. Я совершенно не сведущ в колдовских делах. Стригоями становятся лишь те мертвые ведьмы и чернокнижники, которые после повешения превратились в злых духов, что покидают свои могилы по ночам, пьют кровь живых людей и насылают кошмары – это я прочитал в книге еще в далекой юности. Я же из могилы не вылезал, страшных снов не насылал, но кровь все-таки пил.

В первое время после обращения в вампира я не понимал умом, как же можно убивать ни в чем не повинных людей, чтобы утолить выжирающий сознание голод, набрасываться на них зверем, вгрызаясь в горло. Я был буквально охвачен ужасом, ведь, пускай я был жесток к своим недругам, вырос в тяжелые времена сумятицы и несусветицы, пришел к власти в княжестве, что находилось в полном раздрае под турецким господством, я не понимал, как можно причинять боль и страдания, и даже смерть тем людям, которые совершенно ни в чем перед тобой не виноваты.

Я заперся с телом мертвого Вильгельма в этом замке, совсем далеко от Куртя-де-Арджеш, где все произошло. Мне бы хотелось добавить, покуда я не забыл, что в свое время Валахия была православным княжеством, и в этом городе находился, и находится по сей день, Успенский архиерейский собор, усыпальница румынских королей. Продолжая повествование о том, как тяжело мне пришлось после того, как проклятие вступило в силу, я добавлю, что мне стоило огромных трудов убедить себя в том, что у меня есть два выхода: либо я иду против нынешней природы своего тела и погибаю, либо следую за своим голодом, стараясь его контролировать. Казалось бы, я мог питаться кровью животных, верно? Но нет. Подобное мне не помогло.

Это всего лишь глупые оправдательные домыслы. Только человеческая кровь могла поддерживать во мне жизнь, продлевая ее на долгие годы, давая мне возможность выглядеть так молодо, словно бы я родился не более сорока лет назад. Я много думал, едва ли прерывался, пытаясь понять, что же мне делать дальше и как поступать. Полагаю, каждый человек сталкивался с вопросом «быть или не быть» в своей жизни, мой же вопрос скорее был «жить или не жить». И я выбрал жить, потому что верил, что Вильгельм не солгал мне, и что он правда вернется, и закончится моя ночь до скончания времен. Я не стал выбирать, кого же мне стоило убивать, поскольку выбора-то, как такового, у меня и не было. Место, где находится замок, высокогорное, и он располагается глубоко в лесах Карпатских гор, а потому добраться до ближайшего поселения достаточно трудно, особенно, когда погода оставляет желать лучшего. Если я мог убить молодую девушку – хорошо, ребенка – тоже, старого пьяницу – отлично, и я старался не задумываться о том, кого лишал жизни. Каждая жизнь имела значение, безусловно, будь то дитя или высохший старый дед, но мне тоже хотелось жить.

Кровь на вкус совсем не сладкая, не аппетитная, не вызывающая ощущение удовольствия. Я бы сравнил ее со вкусной, свежей водой, что можно набрать в ладони из горного ключа и испить, когда тело одолевает жгучая жажда, когда губы и горло страшно пересохли, а ноги буквально подгибаются от слабости из-за обезвоживания. Она живительна и незаменима. Жажда же похожа на обыкновенный человеческий голод, но во сто крат более ужасный, как если бы человек не питался по крайней мере не меньше недели и его собственный пищевод терзал бы его каждую минуту позывами к обедне. Когда ты готов есть даже траву и землю под своими ногами, грызть каменную крошку и перемалывать зубами пауков, но и это не может насытить тебя. В конечном итоге мне удалось приструнить свой голод настолько, что я мог хотя бы о нем не думать, но не чувствовать, конечно, не выходило. Когда я испиваю человека, то выгляжу молодо и свежо: волосы цвета пшеницы и глаза, голубые, словно весенняя горечавка – так говорили мои мать и сестра, – выглядят так же, как если бы еще вчера я был господарем Валахии, а подле меня был Вильгельм.