Дарьяна Садчикова - Туманности подсознания. Рассказы

«Я мужчина!» – твердил он внутри, пытаясь заставить себя сделать хоть что-то. И вот, Степан Геннадьевич шагнул вперед – раз и два. Что-то хрустнуло, но он не хотел смотреть под ноги. Кабанов зажмурился и тяжело сглотнул. Он сделал ещё шаги – хруст нарастал – и вышел к лестнице. Степан понял, почему свет белыми росинками блестел на полу: к окну была приколочена какая-то тонкая, дырчатая доска. Фанера, если быть точнее.

– На кой-чёрт кому-то приспичило заколачивать окна?

Но это не самое страшное. Лестница… она… её не было! Просто какой-то бетонный обрыв. А там, внизу – пустота. Чёрное небытие. Там было настолько темно, что темнота на этаже казалась не темнотой вовсе. Степану Геннадьевичу хотелось знать, что там, но он не спешил проверить это на себе.

– Тьфу ты! – фыркнул Кабанов и плюнул в «чёрное месиво», как он сам его назвал.

Идея позвонить начальству как-то, сама по себе, пропала.

Степан словно лишился страха: он спокойно расхаживал по этажу, внимательно всё изучая и дёргая ручки закрытых дверей. Как оказалось, хруст под ногами – это осколки стекла. Всё бытовое. Никаких страшилок. Мужчина был уверен в «happy end’е».

Кабанову, пока что, было неохота размышлять о том, где, что, и почему. Странно, но его устраивала эта обстановка. Здесь спокойно, мирно, хоть и мрачновато. Ну, и что? Степан любил смотреть ужастики. Один или с Алёнкой. Главное, что нет детей!

Мужчина ещё решил подёргать ручки непронумерованных дверей. Их было три. Около «чёрного месива» – закрыта. Напротив лифта – закрыта. Осталась последняя, и она открылась. Степан Геннадьевич едва коснулся ручку кончиками пальцев, как дверь задрожала и распахнулась. Перед Кабановым предстал длинный серый коридор, который был как будто из черно-белого фильма. Внутри было светлее, чем на этаже, и гораздо светлее , чем в «чёрном месиве». Степан до сих пор оставался бесстрашным, поэтому перешагнул порог. Он словно, попал в параллельный мир. Всё здесь стало по-другому. Осознавание себя и мира стало другое. Появился лёгкий, неуправляемый страх. Кабанов хотел уйти, но не мог: что-то не позволяло.

Затикали часы, но они были где-то далеко запрятаны меж этих серых стен. Тиканье нарастало.

В одно мгновенье, вдоль всего коридора, по обеим сторонам, появились, такие же серые, двери, которые очень близко располагались друг к другу.

– Ой, ну, да! Найди в комнате часы и останови их!

Мужчина изображал из себя спокойного, как удав, человека, который попадал в подобную ситуацию постоянно, когда заходил в тот или иной лифт, но на самом деле… Страх в нём постепенно нарастал, захватывая в свои объятия самые чувствительные частички головного мозга.

Тиканье часов усиливалось, стало нагнетать. Казалось, что они не были замурованы в одной из стен, не были спрятаны за одной из дверей, а находились в голове Степана Геннадьевича, и каждое тик-так раздавалось с порцией новой головной боли. Мозг, будто, дрожал, ударяясь о стенки черепной коробки, но было терпимо. Пока что, терпимо…

– Стёпка!.. – послышалось оттуда же, откуда тикали часы.

Степан дёрнулся и панически стал рассматривать пустые стены.

– Стёпка!.. – снова пропищал голосок, да так тонко и натянуто, что в ушах начало гудеть.

– Кто здесь?! – резко и громко крикнул мужчина, удивившись своему голосу.

Он был такой же, как и тот, что звал Кабанова. Степан Геннадьевич, глубоко внутри себя понимал, кому может принадлежать этот голос. Понимал, но не хотел это, опять же, как-то принимать.

Часы затикали громче, и голос последний раз обратился к мужчине. Стены осыпались вниз, поднимая пыль чёрными клубьями. В ушах гудело, и Кабанов заткнул их пальцами. Что-то жидкое было в его ушной раковине, и Степан Геннадьевич вынул оттуда окровавленные пальцы. Краснота отлично рассматривалась даже в черно-белой темноте.

Но почему он не разглядел кровь на лестничной площадке?

Стен не было. Вместо них – «чёрное месиво». Был только пол. На него-то и упал мужчина, увидев свои пальцы в крови. Наш герой страдал гемофобией.

Пахло варёным луком и машинным маслом. Кабанов, понемногу, очухивался и очень чётко чуял это запах. До жути знакомый запах, но мужчина не помнил, откуда он. Степан почувствовал боль в боку: кто-то пнул его.

– Эй, Стёпка, чё разлёгся? Я же тебя ударил не так сильно, как обычно! – прозвучал писклявый, детский голосок, который уже приобретал мужской оттенок.

Тембр скакал, интонация тоже. Степан Геннадьевич всю жизнь считал этот звук самым противным. Звук взрослеющего, ещё детского, голоса. А ужаснейшая версия выходила из горла только одного человека.