Натали Бизанс - Возвращение. Сага «Исповедь». Книга пятая

– Завтра такой день! А меня опять из-за тебя накажут, – причитала Николь, стирая с лица крупные капли горючих слёз. – Мама только вчера поставила тебе на этих штанах заплату, а ты снова их порвал! Где ты вечно лазаешь, несносный ребёнок!

Это теперь, будучи взрослым, я понимаю, что грозная Николь, сама ещё в ту пору была десятилетней девочкой, которой тоже хотелось поиграть, побегать и заняться своими интересными делами, но, вместо этого, в её обязанности входило: мытьё посуды, приготовление еды (как правило овощей, которые надо было перемыть, сварить и почистить к обеду) и непослушный брат, который умудрялся влезть во всевозможные переделки и никогда не сидел на месте.

– Ну не плачь! Прошу тебя, Николь! Мы не скажем маме, она и не заметит, – я попытался её обнять, чтобы утешить, но Николь оттолкнула меня.

– Как хорошо было, когда ты был маленький, лежал в кроватке, словно куколка, и не делал всяких пакостей!

– Пожалуйста, не плачь! Я завтра пойду в школу и там повзрослею, и тебе будет легче со мной!

– Ну да, потом ещё уроки с тобой делай, задания там всякие!.. За что мне это всё, Господи?! Лучше бы ты вообще не родился!..

Вот эти последние слова глубоко ранили моё детское сердце. Я убежал из дома, спрятался за сараем и долго плакал возле эльфийского храма, который стал усыпальницей моей синей птицы счастья.

Закрывая глаза, я снова видел что-то огненно-красное, но оно не несло мне опасности, а словно защищало меня и жалело, как ласковые руки Мерлен. Всегда думал, что это мой Ангел-Хранитель, и мне почему-то становилось его жаль. Ведь быть Ангелом такого нехорошего мальчика, наверное, очень тяжело. Даже придумал молитву, начиналась она так: «Мой любимый Бог, который всё видит и знает, пожалей моего Ангела за то, что ему достался я. Он ни в чём не виноват. Не наказывай его, пожалуйста! А я постараюсь исправиться и буду послушным. Аминь.»

Всякий раз, когда меня преследовало чувство собственной вины, эта молитва приходила мне на помощь. Во-первых, она освобождала от ответственности, как я считал, моего бедного Ангела, а во-вторых, давала надежду мне, что я не так уж и безнадёжен, и, когда-нибудь, обязательно стану хорошим ребёнком.

Единственным человеком, кто не видел во мне недостатков, и никогда не ругал меня, была моя крёстная. Вот и в тот вечер она пришла, чтобы поздравить меня с началом учёбы, её подарки сделали меня самым счастливым на свете, это были карандаши, краски и альбом из белой дорогой бумаги – предел всех моих мечтаний! Весь вечер я её благодарил и целовал, никак не мог нарадоваться подаркам. Когда Мерлен ушла, и мне стало до глубины души тоскливо, я спрятал мои сокровища, оставив в руке только один графитный карандаш, совсем новенький и так вкусно пахнувший, стал что-то рисовать на старом листе газеты. Занятый своим увлекательным занятием, я «краем уха» услышал, как старшие сёстры перешёптывались между собой, что Мерлен меня балует, и это нехорошо, что никто, кроме неё, из наших знакомых, не может себе позволить делать такие подарки, а всё потому, что поговаривают, у неё богатые покровители, и женщина она не честная, а обычная куртизанка.

Тогда я бросился на них с кулаками и сказал, что они мне просто завидуют, а поэтому не любят Мерлен, за то, что она самая добрая и лучшая на свете, и любит меня больше всех. Я плакал и кричал, пока не пришла мать и не поставила меня в угол за шум и крики, за неуважение к старшим и непослушание. Стоять я должен был на коленях, пока не попрошу прощения у своих сестёр за плохое поведение и истерику.

– Эта женщина на него плохо влияет, мама, – холодным тоном заметила Жанна, старшая из моих сестёр, – она его балует дорогими подарками, а после этого наш братец устраивает нам истерики.

– Это неправда! – сказал я, упёршись в стену лбом. – просто вы мне завидуете, потому что у вас нет таких хороших крёстных!

– Эдуард, замолчи! Сейчас поставлю тебя на горох стоять, будешь знать тогда, как разговаривать со старшими!

– Мама, они говорили про Мерлен гадости-и-и!

– Не твоего ума дело! – низкий голос матери был полон раздражения, и я понял, что если не замолчу, горохом всё не обойдётся, а закончится хворостиной.

Пока читали Библию, я всё ещё продолжал стоять в углу, это было больно, больно и несправедливо, а просить прощения я не хотел, потому что они обидели мою Мерлен, самую добрую и прекрасную женщину на свете, мою обожаемую крёстную, ради которой я готов умереть.

– Встань, Эдуард, подойди ко мне! – голос мамы не предвещал ничего приятного. – Мало того, что ты непослушный, гордый и заносчивый ребёнок, ты ещё упрям, как осёл! Извинись перед своими сёстрами, немедленно!