Сергей Кожушко - Тринадцатый сын

«Боже!» – взмолился от бессилия Красников.

Но вот уже по боковому стеклу побежали змейки трещин. Дверца со стороны водителя стала медленно входить в салон, сдвигая упиравшегося Красникова вправо. Александр Павлович услышал, как трещит обшивка салона. Он поднял глаза – под напором чудовищной силы, корежась и скрежеща, крыша автомобиля опускалась на него. Прошло еще мгновение, и Александр Павлович понял, что переворачивается вместе с тем, что осталось от его «копейки». Он ударился виском о боковую стойку и потерял сознание.

***

Кряхтя, старуха спустила с кровати отекшие в фиолетовых пятнах ноги и, сделав еще одно усилие, встала. Привычно скрипнули половицы. Она подняла тяжелую непослушную ногу и с грохотом уронила ее на пол…

Старухой в интернате для престарелых и инвалидов ее звали все – от молоденькой медсестры до девяностолетнего деда, обитавшего в дальней комнате третьего этажа и уже второй десяток лет беззаботно мочившегося себе в штаны. Редкие седые волосы, собранные на затылке в пучок, одутловатое землистое лицо, расплывшееся бесформенное тело, вечно затянутое в дырявый грязно-зеленый халат и черепашья медлительность в движениях всех, кто ее видел, вводили в заблуждение относительно возраста этой женщины. Нелюдимая, живущая в своем странном мире, она не имела в этом богоугодном заведении знакомых, чем за восемь лет пребывания в интернате породила о себе множество самых невероятных слухов. Лишь директриса – предпенсионного возраста яркая крашеная блондинка – знала, что старухе всего-навсего шестьдесят три года. Она не любила старуху, как, впрочем, и остальных обитателей вверенного ей интерната. Проработав почти тридцать лет в окружении ночных горшков, катетеров, испачканных простыней и дряблых беспомощных тел, эта эффектная незамужняя дама, только что испытавшая все страдания неизбежного климакса, выработала в себе стойкое отвращение к своим подопечным. Она никогда не обращалась к ним по имени, старалась как можно реже бывать в их затхлых каморках и лишь в периоды регулярных проверок вышестоящих инстанций напускала на себя сладчайшее благодушие и вселенское милосердие.

Больше всего в этой старухе ее раздражали странности, не поддававшиеся объяснению и которые можно было списать лишь на старческое слабоумие.

Старуха, не имевшая часов, каждое утро вставала в шесть тридцать и принималась топать своими слоноподобными ногами по скрипучим доскам пола, доставляя тем самым невероятные страдания соседям снизу. Проделав таким образом получасовую зарядку, она отправлялась в столовую на завтрак, вернувшись после которого до самого обеда рисовала. Рисовала она на всем, что попадалось под руку: на клочке газеты, рулоне туалетной бумаги, упаковке из-под кефира и даже на обоях. Изображала старуха всегда одно и то же: неуклюже страшную (и от этого смешную) рожицу с непропорционально большим ртом, узкими заштрихованными глазами и маленькими ослиными ушками.

Как ни старались медсестры и сиделки отучить ее от привычки пачкать своими шедеврами все вокруг, старуха упорно занималась настенной живописью. Однажды, спустя месяц после очередного ремонта (в аккурат перед очередной комиссией), в комнату к старухе заглянула директриса и обомлела. Лицо ее вытянулось переспелым огурцом. Взору хозяйке интерната предстала стена и прилегающая к ней часть пола, испещренные рисунками на знакомый сюжет. Директриса в бешенстве накинулась на свою подопечную и от души поколотила ее. После этого она обыскала немногочисленные пожитки старухи, конфисковав все, что могло каким либо образом оставлять следы: поломанный карандаш, гнутый стержень, огрызок помады и даже бутылек с засохшим лаком для ногтей.

От такого самоуправства старуха пришла в тихую ярость и впервые за долгие годы что-то пробормотала сквозь стиснутые зубы.

Директриса была настолько этим удивлена, что, растерявшись, спросила:

–Что? Вы что-то сказали?

Старуха демонстративно отвернулась к запыленному окну. Мясистые плечи ее вздрогнули – она беззвучно рыдала.

С тех пор в интернате не только не слышали ее голоса, но и ни разу ее не видели. Старуха безвылазно сидела в комнате за узеньким колченогим столом, бессмысленно копаясь в своих вещах. Она отказалась ходить в общую столовую и директриса, напуганная ее возможной голодной смертью, распорядилась, чтобы пищу носили старухе прямо в комнату. Кроме того хозяйка интерната, сжалившись, вернула подопечной стержень.