Майкл Маршалл - Мы здесь

И шваркнула дверью прямо перед моим лицом.

Может, Крис вернулась в нашу квартиру (вернее, то, что от нее осталось)? Впрочем, этот вариант я тут же отмел. В каком бы аффекте Кристина ни находилась, у нее бы все же хватило благоразумия туда не возвращаться. Я помнил тот взгляд, каким она озирала наше разрушенное жилье: для нее оно было уже мертво. Наше гнездышко и без того у нее восторга не вызывало, а уж теперь, после окончательного разорения…

Я вдруг понял: несмотря на полгода, проведенные с этой женщиной, мы с ней так и остались разделенными. Я знал места, что считались нашими, – все те кафе, фаст-фуды и бары, куда мы захаживали вдвоем. Но была и еще одна обжитая Кристиной карта Манхэттена, экземпляром которой я не располагал. Я не знал, куда она ходила в то время, когда рядом не было меня. Не знала моих путей и она, что в конечном итоге доказывало: в сущности, мы здесь никогда и не жили. А наши следы и тропы были лишь еле различимыми карандашными пунктирами на городском плане. Город для нас был слишком велик и стар и не имел на себе сколь-либо внятных отметин. Нам надо было отыскать место, где можно начать прописывать себя вместе, чернилами. Место, где наши жизни стали бы частью самого объекта. А иначе мы были просто тенями, что колышутся по углам на призрачном ветру времени.

С быстрого шага я срывался на перебежки и все набирал, набирал номер Крис.

А она все не отзывалась.

Еще с час я безголовым петухом метался по округе – заглядывал в бары, выспрашивал наших общих знакомых по ночным попойкам – и лишь затем мне пришла в голову затея потолковей: пройти вверх по Мидтауну. И уже оттуда минут за двадцать я добрался до места, о котором мне подумалось.

В парке на Юнион-сквере было пустынно. В промозглой полутьме моросил дождь. В самом деле, людям здесь ловить в этот час нечего – во всяком случае, тем, у кого по жизни все нормально. Но здесь мы с Крис впервые увидели собрание Ангелов, и здесь она познакомилась с Лиззи и ее друзьями. Может, она пришла сюда, чтобы погоревать о своей утрате. Не знаю. Ничего другого в голову как-то не приходило.

Наконец я убавил шаг – отчасти потому, что ноги и легкие уже саднили. Кроме того, ворвись я сюда со свистом на всех парах, я бы вряд ли сумел разглядеть то, что рассчитывал найти.

Я тронулся по центральной аллее. Трава, кусты и деревья по обе стороны от нее пустовали. Исключение составляли несколько спящих на скамейках бездом-ных. Я прошел аллею до конца и по ходу заметил еще нескольких пешеходов, целенаправленно шагающих из своих пунктов «А» в пункты «Б» – тоже вполне обычных. В каждом из них налицо была нормальная упорядоченная жизнь, где все имеет свое начало, середину и конец. Частью их мира я себя не ощущал.

Отсюда уже можно было за четверть часа добежать до квартиры, но что толку? Я был уверен, что Кристины там нет. Ну да ладно, на всякий случай сделаем по скверу еще кружок. На этот раз я оставил прогулочную зону и шагнул через низкую изгородь, посматривая в кусты, под деревья и даже под скамейки. На подходе к северной оконечности парка мои надежды начали иссякать.

Но вот мой взгляд привлекло что-то на детской игровой площадке. Вход на нее был перегорожен цепочкой, но на открытом участке между горками и лесенками виднелись две фигуры – судя по пропорциям, взрослые. Одна из них была в рубашке и джинсах.

А вторая с буйными вихрами и в костюме не по росту. На моих глазах этот второй человек протянул руку и бережно положил ее первому на плечо. Такой жест говорил о многом. Этот человек как будто хотел что-то сказать, но понятия не имел, что именно и какими словами. Его собеседник яростно стряхнул руку и заговорил запальчиво, чуть ли не криком. В его неразборчивом отсюда голосе слышался гнев, но слова были неразличимы.

– Эй! – окликнул я их, бегом направляясь к изгороди.

Они меня проигнорировали. Тот, что в джинсах, похоже, начинал не на шутку нервничать: кричал все громче, размахивая руками. Дистанция уже позволяла слышать слова, но мне удавалось различить только отчаяние и задавленную ярость.

Я был уже неподалеку, сознавая весь риск: возможно, я приближался к разборке из-за дозы и сам себя, можно сказать, нес на блюдечке к повторной ходке в больницу. Ну да чему быть, того не миновать!

– Да обернись ты, мать твою! – рванул я в полный голос.

Буян обернулся. Разумеется, это был Медж – лицо белое-пребелое, с черными провалами глаз. Осязаемо плотный, дышащий жестокой силой и вместе с тем словно готовый рвануть гранатой; темный сгусток разрушительной ярости.