Мария Некрасова - Большая книга ужасов – 79

Флер таращилась на лодочника во все глаза: она сидела напротив и неустанно следила за его руками. Он греб как автомат, ни разу не сбиваясь, и мне тоже было любопытно, как он это делает. Я никогда не пробовала грести в лодке. Лысый наблюдал за нами и, кажется, заметил интерес Флер.

– По-моему, она хочет научиться грести, – обратился он к лодочнику. Тот уставился на Лысого затравленным взглядом. Такое стало лицо у лодочника, как будто Лысый его убивает. Лысого мы и сами боимся, но лодочник-то не знает, каким бывает Лысый, когда орет. К тому же сейчас он не орал, а улыбался изо всех сил. Чем, кажется, еще больше пугал лодочника.

Лодочник странно глянул почему-то опять на Бада и спросил:

– Как это?

Мы засмеялись. Лысый улыбнулся еще шире и терпеливо, как маленькому, стал этому лодочнику объяснять:

– Она очень умная. Одна из самых умных в классе. К тому же здорово умеет обезьянничать. Уверен, она уже все запомнила, глядя на вас, осталось только объяснить детали…

Теперь лодочник смотрел на Лысого как на дурака. Это, вообще-то, правильно – но откуда он знает? На всякий случай лодочник перестал грести и осторожно переспросил:

– В классе?

Лысый терял терпение. «Голос для маленьких» он сменил на «голос для маленьких дураков». Это не так страшно, как для больших, но уже не самый приятный голос.

– Я же говорил вам, что мы экспериментальная школа-интернат, это мои ученики. Мы едем на дачу. И поскольку все лето они проведут на острове, а плавать никто не умеет…

– Как это? – переспросил лодочник, и мы опять заржали.

– Увы! Мой класс единодушно не любит воду. Но, кажется, Флер было бы интересно попробовать грести. Не могли бы вы ей показать…

Я думала, он опять скажет «Как это?», и заранее заржала. Вышло глупо, потому что он вообще ничего не сказал. Он встал и жестом предложил Флер поменяться с ним местами. Они ловко пересели, и теперь лодочник включил «голос для маленьких»:

– Значит, тебя зовут Флер?

– Ну да.

– А меня дядь Саша. Ты учишься в школе?

– Ну да…

Мы захихикали, но Лысый исподтишка показал нам кулак.

– «Флер» по-французски значит «цветок»?

– Ну да, – неоригинально ответила Флер, и мы опять заржали.

– Ты француженка?

– Я из Африки, – терпеливо ответила Флер. – Там не только акулы и гориллы, но и франкофоны. Как я.

Лысый покраснел, Бад взвизгнул от хохота, и мы чуть не опрокинули лодку. Только дядя Саша не нашел что ответить. Он велел Флер взять весла и попробовать грести.

Флер налегла на весла изо всех сил, я думала, мы сейчас одним взмахом окажемся на острове, но нет. Лодка, если и сдвинулась, то совсем чуть-чуть.

– Не погружай так глубоко. Чуть-чуть, вот на столечко. – Он показал полпальца, и лодка тут же рванула вперед.

Флер гребла с совершенно счастливым видом, берег приближался. Она так размахалась веслами, что выдернула одно, но быстро сообразила, как приладить обратно. Более счастливая мина, чем у нее, была, наверное, только у самого дяди Саши. Он улыбался до ушей и повторял: «Молодец, молодец», – уже нормальным человеческим голосом, иногда бубня под нос что-то вроде «Ну надо же!». Похоже, он не верил, что у Флер получится так ловко.

Лео сидел на корме ко мне спиной, но за Флер наблюдал, повернувшись вполоборота.

– Я тоже хочу! – попросил он у Лысого, и тот велел Флер поменяться с ним местами.

Флер встала, улыбаясь до ушей – много ли надо для счастья? Лео все еще держал в руках свою гитару. Я хотела, чтобы он отдал ее мне, но протянуть руку постеснялась. Он отдал ее Софи и прошел мимо меня в середину. Флер уселась к Софи и стала делиться впечатлениями. Я не слушала, о чем они болтают, я смотрела на Лео. Он сел на весла и, не дожидаясь, пока дядя Саша полезет с детскими вопросами, начал грести. Получалось у него не так, как у Флер, но все равно здорово – ведь это делал Лео. Дядя Саша смотрел на него во все глаза, отвлекаясь только для того, чтобы бросить взгляд на бас, оставшийся у Софи. И все-таки он спросил:

– Ты правда умеешь на гитаре?

– Умеет-умеет! – ответил за Лео Лысый.

Лео приехал к нам прошлой зимой по обмену – и сразу же заболел. Лена говорила, что на его родине не бывает таких суровых зим, но он обязательно привыкнет. Лео лежал в больничном крыле в наглухо закрытой палате, мы даже не знали, как он выглядит, и очень скоро забыли об этом призрачном новеньком, который не переносит холода. Мы ходили на уроки, ссорились с Бадом как ни в чем не бывало, пока однажды кто-то из нас, кажется Софи, не вышел утром во двор и не услышал музыку. Лысый целыми днями крутит нам песенки, но это была другая музыка: играл один инструмент, и совсем не было слов. И раздавалась она не из комнаты Лысого, а из другого конца школы, где изолятор.