Мария Некрасова - Большая книга ужасов – 79

…А волонтерша хотела, чтобы я сгибала и разгибала пальцы, брала этой чужой рукой странные скользкие игрушки. Это было больно и невозможно. Я злилась, хватала все левой и выбрасывала в дверной проем на улицу. Волонтерша покорно приносила игрушки, и все начиналось заново. В день, когда мне удалось удержать ненадолго маленький мячик, она радовалась больше меня.

Потом она притащила мне краски. Совсем чокнутая! Я и сейчас рисую не очень, а тогда – стыдно вспоминать. Но волонтерша была довольна, ей все нравилось. А мне нравилось, что я хотя бы могу держать кисточку в больной руке.

Еще она учила меня говорить. Я не знала ее языка, и она меня учила, чтобы я могла понять, чего она от меня хочет. Я плохо запоминала слова и все время путала, но волонтерша считала, что я молодец и вообще очень милая. Ее звали Лена. Не знаю, как она ухитрялась меня понимать, но мы болтали все время, когда я не спала. Не помню, чтобы еще когда-нибудь с кем-нибудь столько болтала.

Первым делом я спросила, что за животное здесь было со мной и не приснилось ли мне оно. Тогда Лена стала рассказывать про сервалов. Я почти ничего не запомнила и почти ничего не поняла, кроме того, что они живут одни, без стаи. Было жутко обидно за них. Такие красивые котики – и одиноки. Наверное, у них просто неуживчивый характер.

Еще Лена говорила, что сервал, как и я, пострадал от войны, что от нее все страдают. Но он уже выздоровел и вернулся домой – значит, и я вернусь.

Я тогда разревелась. Потому что хотела домой, только меня там ждала участь сервала. Я не хотела, как этот глупый кот, жить одна, но мне придется, потому что никого из моих в живых не осталось.

Лена спросила, чего это я, а я, путаясь в словах нового языка, сказала, что не хочу быть сервалом. Другая бы рассмеялась, а Лена стала меня утешать и говорить, что мы обязательно что-нибудь придумаем. Я не могла ей поверить: что тут придумаешь, когда я уже как сервал? Но мне было легче оттого, что она рядом.

Она долго со мной возилась. Я видела в дверной проем, как меняется погода, но отчего-то не хотела выходить на улицу. Наверное, все-таки боялась, не помню. Помню, я чувствовала, что становится все холоднее и холоднее: наступала осень, а мое плечо никак не заживало. Мне казалось, что я навсегда поселилась здесь, в этом маленьком госпитале, но больше меня это не пугало – ведь со мной была Лена. Она была первым, что я видела, когда открывала глаза по утрам, и последним, что я видела засыпая. Я уже ловко хватала все игрушки, даже скользкие, еще рисовала и пыталась вязать хитрые узелки, которые показывала Лена. Если мы не занимались моей рукой, мы болтали.

Я расспрашивала ее в основном про новых животных, которых приносили в мой закуток. Они все были больны или ранены, Лена рассказывала мне, что с ними случилось. Я еще плохо понимала ее язык и переспрашивала по двести раз. Когда Лене это надоедало, она выдумывала всякую ерунду: например, что антилопа не попала в яму, а неудачно станцевала и запуталась в ногах.

Многих из тех, кого приносили, я встречала и раньше, но не знала, как они называются на Ленином языке. Тогда я и это заставляла ее повторять по нескольку раз – должна же я была запомнить!

Я помогала Лене за ними ухаживать, она не возражала, говорила, что так я скорее разработаю больную руку. Этих животных выздоровела, наверное, целая стая, прежде чем зажило мое бедное плечо.

Это случилось уже зимой. Утра были холодные, и я не спешила вставать. Я открыла глаза, увидела, что Лена за ночь никуда не сбежала, и плотнее завернулась в одеяло, чтобы спать дальше. Тогда Лена сказала, чтобы я перестала валять дурака, потому что ей пора домой. Я даже не поняла – я думала, ее дом здесь, хотя это, наверное, глупо.

Я разревелась и стала проситься с ней. Не помню, что тогда говорила мне Лена – кажется, что-то про плохую погоду и про долгую дорогу… Честно говоря, мне было плевать на это все. Я хотела выбраться отсюда с ней, а не одна, как глупый сервал.

И она позволила! Она сказала, что я уже достаточно здорова, чтобы все выдержать.

Слепой фонарь над проходной блестел металлическим ободком. В будке охранника не горел свет, и ворота были не освещены: просто глухой лист железа в темноте. Оглушительно стрекотали цикады: только они и заставляли думать, что мы в реальном мире, а не во сне – уж очень все это было странно.

– Умер он там, что ли? – Лысый постучал ногой в ворота. Противный металлический стук, я даже уши зажала. – Михалыч! Выходи, дачники приехали.