Джанні Цюрупа - Сказка города Жє

У начальницы была свежая – только из салона – гладкая прическа, стрижка чуть ниже мочки уха, и волосы покрашены, блестят медью. Леся от неожиданности шмыгнула носом.

– Но я же…

– Что-нибудь придумаем, Леся, но аренду снова подняли, и, сама понимаешь, все мы – одна команда, надо немного перетерпеть, тем более, у тебя есть муж, а вон у мальчиков нет никакой финансовой подушки.

– Но у меня же…

– Леся, мы что-нибудь придумаем, – и Людмила Валерьевна пожала ее плечо.

Вечером Леся специально прошла мимо магазинчиков – уже закрытых. Прохода к «Барахолочке» она не нашла, наверное, потому, что уже темнело. Опять пришлось задержаться. Хорошо, ломбарды круглосуточные.

Юра не разговаривал. Пока Леси не было, он, конечно, доел варенье и теперь дулся, как мышь на крупу. Сидел за компом, глядя в экран и почесывая голову. Леся, не разуваясь, стояла на пороге комнаты и медленно разматывала шарф.

Когда женились – заканчивала институт. Юра уже два года, как закончил, и работал, а потом уволился – надо было отдохнуть, силы на исходе. Тринадцать месяцев со свадьбы прошло и десять дней. Вон – фотография подле кривого зеркала. В августовском золотисто-зеленом зное: Леся в белом платье, и Юра обнимает ее сзади за талию. Оба смеются. Смеяться было легко, фотографу даже не приходилось шутить.

– На шее у невесты, – Леся крепко моргнула, потом протерла глаза, – теплыми каплями лежали янтарные бусы. Прозрачные и молодые.

Она скинула пальто на пол, мимо Юры прошла, встала напротив зеркала. Камни будто светились на матовой коже. В них вспыхивали искрами пузырьки воздуха, бродили какие-то тени.

– Юр, – позвала Леся, – посмотри, Юр.

– На что? Еще одну цацку «подари-или»? Чем ты хвастаешься-то, дура? Хоть бы золото дарили, а так – стекляшки.

– Юр, я тебя обманула. Я его на барахолке за три гривны купила. Оно мутное было. А теперь как новое.

– Врать-то научилась. Мама права была.

– Юр, я не вру! – в зеркале было видно его жирную спину – к вечеру Юра надел майку, – и экран компьютера – какой-то ролик мелькает или клип. – Я их купила вчера! Бусы!

– Купила… – он наконец-то повернулся. Нижняя губа масляно оттопырена, глаза – как у маминого щенка Люцика, глупые и упрямые, вишнями. – Хозяйка звонила. Пора за месяц рассчитаться – на неделю задерживаем. Где жить будем? У твоей мамы в хлеву?

– Зарплату задерживают, Юр. Я еды принесла – хлеб там, макароны сейчас сварю. Кольцо пришлось…

– А потому что на таких, как ты, все ездят, кому не лень! Если бы ты хоть увольнением пригрозила…

– Так уволят. Филологов без работы – полно.

Он вздохнул, рукой махнул. Леся постояла еще немного, подняла пальто, побрела умываться и приводить себя в порядок.

А если бы это и правда был подарок, самый настоящий подарок, просто так? Если бы кто-то дал ей украшение только потому, что оно подходит под цвет глаз и кожи? Увидел бы на прилавке и купил, хоть на последние, хоть на предпоследние? И знать – всегда, каждую минуту – он решит все, не бросит, не отвернется, рукой махнув, не оставит наедине с голодом, с бездомностью. И чтобы дворик бы свой, ну и что – пень? Ну, торчит, но Михась выкорчует, он сильный, Михась, рукастый, выжжет трухлявые корни, топором изрубит, только чтобы ей угодить.

Михась?

Какой еще Михась? Юра, Юра, конечно.

Только вот шершавые руки. Щеточка усов. Сонечко мое. Кохана моя. Янтарь на шее.

Леся заснула на кухонном диванчике над чашкой пустого «чая» – заваренных кипятком листиков земляники – и надкусанным куском белого хлеба, щедро намазанным спредом.

Все затекло, и Леся проснулась в шесть часов от боли в отлежанной руке. Юра еще храпел, за окном пузырилась дождливая серость, китайский будильник на буфете отсчитывал секунды, вяз в них, путался. Тик-так. Так-тик.

Как провожала – не плакала. Улыбалась. Бабы выли, соседка валялась, волосы выдирала, каталась по двору, блажила, мужики мялись, отворачивались. Не хотела, чтобы Михась отвернулся. Гордо шла, голову вскинув, плечами поводила, янтарь играл на солнце, и Михась щурился в ответ, приподнимая кончики усов. Михась фашистов раздавит сапогом! Голыми руками порвет! Он свою жинку защищает. Он вернется, ведь ждать она будет – пуще всех. Она удержит. Он заслонит ее от беды, она его обнимет, закроет, сбережет.

Леся протерла глаза, поднялась, охая, поплелась умываться – не заснуть больше. Придет на работу раньше, и пусть попробуют заикнуться, что-де она опаздывает. Сядет в кабинете у Людмилы Лаврентьевны и не уберется оттуда, пока не дадут аванс. Сняла халат, не глядя в зеркало, сняла бусы, кинула на бачок унитаза, встала под душ. Всегда можно к маме. Мама примет. Там, в селе, пойти в школу.