Густав Майринк - Кабинет восковых фигур

Синклер качнул головой:

— Живые исполнители вчера не выступали и…

— Доктор Кройцер, это правда, что вы были лично знакомы с Томасом Шарноком, мужем Лукреции? — перебил его Себалд Оберайт.

— Разумеется, на протяжении многих лет мы были друзьями.

— И не заметили, что он злоумышляет против ребенка?

Доктор Кройцер развел руками:

— Конечно, я видел, как душевная болезнь медленно разъедала его, но никто не мог предполагать такой внезапной вспышки. Он мучил бедную Лукрецию ужасными сценами ревности и почти не слушал нас, своих друзей, когда мы доказывали ему полную беспочвенность его подозрений. Ничего не поделаешь, идефикс! Когда на свет появился ребенок, мы думали, что теперь их супружеская жизнь пойдет на лад. И уже казалось, что так оно и есть. Однако его недоверие просто ушло вглубь, и однажды мы получили отчаянное послание, в котором сообщалось, что во внезапном припадке буйного помешательства он выхватил младенца из колыбели и скрылся.

Розыски ничего не дали. Кто-то как будто видел его вместе с Мохаммедом Дарашем-Когом на какой-то железнодорожной станции. А через несколько лет из Италии пришло извещение, что иностранец по имени Томас Шарнок, которого часто видели с маленьким ребенком и каким-то неизвестным мужчиной восточного вида, найден повешенным. И никаких следов — ни Дараша-Кога, ни ребенка.

Все наши поиски были напрасны! Вот почему я не могу поверить, что этот ярмарочный балаган имеет какое-то отношение к азиату. С другой стороны, снова это странное имя — Конго-Браун! Я не могу избавиться от мысли, что Томас Шарнок в свое время упоминал его. Однако Мохаммед Дараш-Ког — перс знатного происхождения, а его интеллект поистине не имеет себе равных. Каким образом он мог дойти до кабинета восковых фигур?

— Может быть, Конго-Браун был его слугой и теперь использует имя своего господина? — предположил Синклер.

— Может быть! Проверим и эту версию. Не думаю, что азиат только подстрекал Томаса Шарнока, — уверен: ему принадлежит сама идея похищения ребенка.

Лукрецию он ненавидел беспредельно. Она как-то обронила несколько слов, из которых можно было заключить, что когда-то он не давал ей прохода навязчивыми предложениями руки и сердца, хотя ничего, кроме отвращения, она к нему не испытывала. Однако за этим должна таиться еще какая-то, куда более глубокая тайна, объясняющая страшную месть Дараша-Кога! Но от Лукреции ничего не добьешься, стоит лишь вскользь упомянуть о тех событиях — и она уже на грани обморока.

Дараш-Ког был вообще злым демоном этой семьи. Томас Шарнок целиком находился под его влиянием и не раз в порыве откровения говорил, что считает перса единственным смертным, посвященным в кошмарные мистерии секретного проадамова искусства, которое позволяет разъять человека на множество составных частей, способных жить сами по себе. Цель этого мрачного ритуала была ему неизвестна. Разумеется, мы считали Томаса фантазером, а Дараша-Кога злобным шарлатаном, но доказать это нам так и не удалось…

Ну вот, представление, похоже, начинается. Египтянин уже гасит вокруг балагана фонари.

Закончился очередной номер — «Фатима, жемчужина, Востока», и зрители разбрелись кто куда. Одни через смотровые отверстия в красном занавесе смотрели на грубо раскрашенную панораму осады Дельф. Другие молча сгрудились вокруг стеклянного саркофага, в котором, тяжело дыша, лежал умирающий турок, в его обнаженной груди, простреленной пушечным ядром, зияла ужасная рана, обожженные края которой уже посинели.

Когда восковая фигура поднимала свинцового цвета веки, было слышно, как в ящике тихо потрескивает часовая пружина; кое-кто из зрителей, чтобы лучше слышать, прикладывал ухо к стеклянной стенке.

Мотор на входе сбавил обороты, и заиграл механический орган.

Обрывочная, запинающаяся мелодия; в ее звучании, звонком и одновременно каком-то приглушенном, было что-то странное, потустороннее, словно доносилась она сквозь толщу воды.

В воздухе повис тяжелый запах воска и копоть масляных ламп.

— «№ 311, Обеа Ванга — магический череп Вооду», — прочел Синклер в программке и вместе с Себалдом принялся рассматривать три человеческих головы, выполненные с какой-то кошмарной точностью; широко раскрыв глаза и рты, они с отвращением взирали на посетителей со специального стеллажа.

— Ты знаешь, они не из воска, они — настоящие! — взволнованно сказал Оберайт и извлек лупу. — Только не пойму, каким образом препарированы. Обрати внимание, срез на шее сплошь покрыт кожей. Или зарос? И никаких следов шва! Словно они выросли сами по себе, как тыквы, и никогда не сидели на человеческих плечах… Если бы можно было немного приподнять стеклянную крышку!