Татьяна Корсакова - Сердце зверя

Ну что ж, вот он и дождался, потерпеть осталось всего несколько дней. Заныло сердце, и кончики пальцев вдруг задрожали. От нетерпения. От чего же еще?

– Сергей Демидович прибудет один или с супругой? – спросил Август, вставая с кресла.

– С семьей, – ответила Эмма Витольдовна, но не сразу, а после недолгих раздумий, словно была не уверена в сказанном. – Я получила от него письмо с распоряжениями.

– Касательно меня?

– Касательно всего на этом острове. Очень… необычное место.

Наверное, она хотела сказать «отвратительное», но побоялась, что Август передаст Злотникову. Остров ей не нравился, как и дом-химера, спроектированный по приказу хозяина. Где она провела молодость? Где нашел ее Злотников? Чем она, такая некрасивая, такая сухая, привлекла его внимание? Злотников любил красивых женщин. Мари Кутасова не в счет. Мари для него не женщина, а объект сделки.

– Я родилась в Варшаве. – Она сказала это так, словно один только факт рождения делал ее на голову выше всех остальных. – В моих жилах течет дворянская кровь, род Вершинских – очень древний род.

И ко всему прочему обнищавший, коль уж вельможная панночка со всем ее шляхетским гонором пошла в услужение к какому-то богатому мужлану. Вот и платье на ней не просто скучное, но явно дешевое, по подолу так даже и латаное. Эмма Витольдовна поймала взгляд Августа и все-таки покраснела. Румянец ее был не смущенный, а злой. Август понял, такое унижение пани Вершинская ему не простит ни за что. Да и бог с ней.

– Варшава красивый город. Я бывал там в юности.

– Меня не интересует, где вы бывали, мастер Берг. Меня волнует лишь одно, на встречу с Сергеем Демидовичем вы должны явиться трезвым и опрятным, а не вот таким, как сейчас.

Румянец сменила привычная для пани Вершинской бледность, по всему видать, аристократическая.

– Я трезв. – Август потрогал дубовую шпалеру, и Эмма Витольдовна скривилась, словно прикоснулся он не к дереву, а к ней, и прикосновением этим очень сильно оскорбил. – А что касается опрятности, это уж как получится. Обещать ничего не могу. Всего доброго! – Он отвесил шутовской поклон и вышел из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь. Дом не виноват, что в нем поселилась пани Вершинская. Дом не знает, что его ждет. Или знает и готовится к встрече?

Албасты сидела на его лежаке, а кошка игралась с кончиком ее косы. Идиллическая картинка, если разобраться.

– Не знал, что животные тебя не боятся. – Август устало опустился на стул, стянул рубаху, осмотрел открывшиеся на плече раны.

– Обычно боятся. – Кончик косы дернулся, отползая от кошки, и та, выпустив когти, накрыла его лапой. – Этот котенок необычный. – Албасты осторожно, словно опасаясь причинить вред, погладила кошку по голове. Та прижала уши, но ни убегать, ни отпускать добычу не спешила, смотрела на албасты, щурилась. – От него пахнет девочкой. Моей девочкой.

– Это подарок. Анечка подарила мне… это.

– Кошку.

– Кошку. Сказала, что она очень умная и станет меня любить.

– Она и в самом деле умная. – Албасты отняла косу, перебросила через плечо, но та соскользнула обратно, снова потянулась к кошке. – А что касается любви… не знаю. Любовь приносит одни лишь страдания.

С этим Август был готов согласиться. Сначала счастье, а потом страдания. Так и есть.

– Ты поговорил с ними?

– Поговорил. – Август достал приготовленную Ксенией свежую рубаху, надел. – Сегодня же Анечку отвезут в Пермь. Ты же не дотянешься до Перми?

Понимает ли албасты, о чем он говорит, знает ли, что это за город такой – Пермь? Август принялся мысленно подсчитывать версты, когда она сказала:

– Без зеркал и твоей помощи не доберусь. Я привязана к озеру, далеко от него мне не уйти. А ты был сегодня в доме.

Не вопрос, а констатация факта. На острове от глаз албасты не спрятаться. Там, где есть вода, там есть и она, а вода тут кругом. И даже снизу.

– Он возвращается.

– Хорошо. Ты ведь этого и ждал.

Ждал, а теперь вот думает, хватит ли у него отчаяния и решимости свершить правосудие.

– Я могу помочь, только скажи. – Албасты переместилась, оказалась рядом с Августом, так близко, что от исходящего от нее холода он снова стал замерзать. Она не изменилась, не перекинулась из девицы в старуху, но это не имело значения, холод никуда не делся. Как и страх. Не тот парализующий, от которого сердце перестает биться, а привычный, как ноющая зубная боль. К боли тоже можно привыкнуть.

– Злотников – мой. – Он покачал головой. – Ты знаешь, в моей жизни больше не осталось радости.