Сергей Алексеев - Три шершавых языка

– А теперь два правила, я хочу, чтобы вы уяснили, – объявил Курт, когда он, наконец, отпустил ногу. – Первое: никому ни слова! И второе: этого ханорика больше не трогать!

Вот уж что-что, а такого никто не мог ожидать. Ко всеобщему удивлению, Курт указал вытянутой рукой на кровать Марка, на которой он сейчас восседал, подчинившись детскому любопытству.

– Я, и только я буду делать из него человека, – продолжил Курт. – Это теперь моя шкура!

Ответ обозначился общим молчанием. Все были согласны на все, что угодно душе Курта.

Марк был именно тем, кого обычно называют мальчиком для битья и каких всегда можно встретить во всех подобных коллективчиках. Его постоянно колотили и еще чаще издевались над ним. В его школьные тетради нередко плевали, одежду же часто прятали. А однажды ее плотно забили шваброй в унитаз, просто смеху ради.

Одни испытывали благодарность к нему, что есть над кем издеваться, другие – что издеваются не над ними. К тому же это давало право признания себя не самым жалким человечком на земле, заметив такого со стороны. Многие дети позволяли себе иметь свои собственные игрушки, любопытные вещицы, но только не он. Все его добро делилось между местными задирами, едва побывав в руках хозяина.

Друзей для Марка также не нашлось, даже среди схожих по темпераменту неудачников. Всему виной были его раздражающие успехи в учении, высокие даже для мальчишек с города, имеющих пап и мам.

В детском доме не приходилось озадачиваться поиском еды и крыши над головой, но всегда кипели страсти по поводу качества самой еды. Казенная пища и вправду была если не омерзительной, то пресной и безвкусной. И потому обостренный детский разум, при сильном ограничении в сладостях, превращал оборот конфет во что-то подпольное, криминальное.

Чтобы добыть немного денег на мелкие и сладкие радости, был использован простейший прием. Марка избивали всегда небольшой группой из 3-5 человек, отнюдь не сильно, но яростно и беспощадно, если наблюдать происходящее со стороны. Обязательно все представление проходило на глазах сердобольных мамашек с колясками, а извечно брызжущий кровью нос по любому поводу, так сказать, до последней капли помогал делу. Мальчишки, видя приближение взрослых, быстро исчезали. Кроме одного. Избитый жалобно вытирал платком кровь и мямлил, что у него забрали все деньги на продукты, которые его милая мамочка просила купить. При этом как будто нечаянно называлась крупная купюра и как мелкому попадет за это. Конечно, у каждого сердце дрогнет при виде столь профессионального, я бы сказал, отточенного актерского мастерства. Из карманов обильно сыпалась мелочь, и чьи-то руки приводили одежду в порядок. Иногда даже по детской головке скользила нежная ладонь. Летом дело не шло. Коротко стриженная черепушка выдавала постояльца детского дома, но и зимние похождения резко оборвались. За дисциплиной в заведении принялись глядеть с утроенной силой, все лазейки в заборах заварили, и выйти на промысел более не представлялось возможным.

В общем, эти и прочие издевательства со стороны своих соплеменников продолжались для Марка несколько особенно долгих лет. И только дети знают, насколько вечными могут показаться годы. Только они могут прожить день так, будто мы, взрослые, весьма приличный кусок своей жизни.

***

Итак, Марк: что о нем можно сказать? Тощий, лысый, спокойный на тот период ребенок, вечно погруженный в свои фантазии, где он рисовал яркие образы своего будущего и почему-то будущего всего человечества. Логично рассуждать, что, не найдя ничего интересного среди людского племени, он обрел свой покой в параллельном, своем собственном внутреннем мирке. Там он герой, борец с неравенством и блюститель порядка. Там правят справедливость, доброта и покой.

Ко всему прочему, ему снились весьма необычные сны, но откуда они такие, он и сам понять не мог. Сновидения его вовсе не являлись чем-то ранее пережитым, запечатленным прежде или обдуманным. Просто так появлялись и очаровывали своей силой, реалистичностью и гениальностью сюжета. Своя фабула в них тоже присутствовала, но оставалась до последнего неясной. Потому Марк любил то самое время, когда слабо пахнущая хлорным отбеливателем подушка, наконец, прижималась к его щеке. Это были те самые ворота в другие миры, память о которых он крепко хранил в глубинах своего разума.

«И почему мне снятся такие странные сны? – спрашивал он себя. – И пусть они бывают такие, какими я не всегда хочу их видеть, но однозначно, они что-то навсегда оставляют в моей душе, в моем маленьком мире и никогда не уходят бесследно. Мои сны – мои самородки, самое гениальное, глубокое и мощное, что я видел в своей ограниченной жизни. Как же я мечтаю остаться в своих сновидениях, где-нибудь в бесконечно просторном мире, где по веянию мысли меняются пространства, время дня и года. Хотя зачем? Пусть лучше вообще не будет времени, а вместо него пустота и вечное спокойствие. И темнота! Вечное ничто. Ясно как день, сон – лучшее из моих приключений. Это идеальное время, когда меня настоящего нет нигде в этом мире».