Сергей Алексеев - Три шершавых языка

И вот одним прекрасным деньком он в очередной раз парировал наивно-патриотические лозунги своего отца за семейным ужином. В пух и прах, как ему казалось, уничтожая его смехотворный солдафонский мир. Пик успеха в этом нехитром деле обозначился бешеным взрывом гнева главы семейства, когда лицо папаши внезапно воспламенилось красным, а его кулак со страшным ударом сотряс стол. Все прочее негодование было выражено длинным монологом о нежелании держать сынка на своей шее.

– …по окончанию школы ты отправляешься учиться как можно дальше от этого дома, и чтобы духу твоего здесь не было. Никогда! До сей поры ты достаточно позорил мои седые… – не закончил он предложение, бросив взгляд на испуганных дочерей. – Давно следовало это сделать!

С тех дивных пор они не проронили друг другу ни слова. И хотя зачастую это вызывало неудобства, Макс не сильно расстраивался. Окончив школу, он был счастлив появиться здесь.

***

Ну вот, теперь пришло время наконец вспомнить и о том, что я обещал. А именно рассказать немного подробнее о самом Марке, поскольку до этого места повествования он практически ничего из себя не представлял.

В общем, из ничем не примечательного заморыша вырос вполне складный молодой человек, если закрыть глаза на отдельные нюансы. Он был чуть выше среднего роста, недурен собой и крепко сбит. Волосы, наконец, отросли и показали свой темно-русый цвет. Чуть позже на голове появилась вполне годная прическа. Лицо довольно мягкое, вечно задумчивое. Постоянный полет мыслей вдалеке, в других пространствах и времени, разумеется, наложил свой отпечаток. Спокойствие – вот, пожалуй, его главный жизненный стержень, если судить со стороны. Но и вывести из себя его было весьма легко, если задаться целью.

Говорил он спокойно, вдумчиво. Иногда неохотно и часто заторможенно выходил из своего богатого внутреннего мира, когда к нему обращались. Но были и серьезные провалы в общении с другими людьми. Поделиться из своего жизненного опыта, кроме негатива, ему было практически нечем. А потому прочие смертные не особо выказывали стремление слушать его байки.

Были также отдельные отклонения с юмором и восприятием естественных для обычных людей взглядов. Глупые и неуместные шутки могли создавать весьма красочные образы в его голове. После многих из них он находил себя единственным в компании, кто заливался искренним смехом.

К своим товарищам он относился тепло и доброжелательно, но они к нему – зачастую снисходительно. Он всегда начинал свой день ни свет ни заря, каждое утро тренировался, мыл полы в комнате гораздо чаще, чем другие. Свою одежду он складывал в идеальные прямоугольники туда, где она должна лежать. Все, как приучили в приюте. Но остальных это, мягко сказать, раздражало. Марк и своих соседей пытался привязать к графику распределения обязанностей, и это еще больше их выводило из себя. Помнится, кто-то горячо и отчаянно призывал народы к равенству. Ну и кто в этом мире на самом деле хотел того пресловутого равенства? К равенству следует принуждать, мне так думается.

Всеми силами Марк старался быть честным и справедливым с другими людьми, положительным и надежным в отношениях. Но почему-то настоящих крепких друзей у него никак не прибавлялось. Уж слишком ревностно относился он к столь редким человеческим качествам, и потому казался чересчур требовательным. Но никто не понимал, что во много раз строже он относился к себе и своим собственным поступкам.

Каждый раз его преследовали болезненные ощущения после очередного огреха. Не то сделал, не то сказал, и мучительные мысли, едва ли не переламывающие хребет, преследовали его. Да еще эта проклятая эмпатия! Кроме того, находясь в толпе таких же молодых людей и видя себя словно со стороны на их фоне, он чувствовал некую неловкость, свою неуместность. Уж слишком развязно вели себя остальные против его обычной сдержанности. К тому же он быстро уставал от шума человеческой толпы, и часто нападало желание забиться в свой спокойный угол. Хотя бы пару часов побыть в объятиях настоящей тишины и свободы.

Все-таки он был из другого мира, чем-то крепче остальных, во многом тверже, но бывало, в обыденных ситуациях выказывал себя нелепо, как эмалированный тазик на фоне прочих глиняных сосудов для вина.

Странные сны так и продолжали сниться ему. Изредко удавалось увидеть и Ангелу, но всегда почему-то вдалеке, как-то мимоходом. Он и думал о ней, и злился на нее. Иногда ее просто ненавидел, сам не зная почему. Ее голос в голове часто пилил его за проступки и мелкие ошибки, а он мысленно огрызался в ответ. Но почему звучит именно ее голос, спрашивал он себя каждый раз. Свою первостатейную мечту найти ее в далеком Новом Свете он не оставлял. Но и радость от встречи рисовалась в голове все более вяло и даже немного вульгарно день ото дня.