Маркус Хайц: Ритуал

— Отправляйся в ад, луп-гару!

Антуан, одежда которого превратилась в кровавые лохмотья, сидел на корне бука, левая рука безжизненно повисла, дымящийся пистолет в правой смотрел дулом в землю.

— Отправляйся в ад! — уже тише повторил он.

Его веки затрепетали и закрылись. Он лишился чувств.

Вновь настала жутковатая тишина, царившая до нападения твари. Лесные обитатели не решались даже пикнуть. Шум, рыки и стрельба лишили их голоса.

Жан не знал, вернется ли оборотень, чтобы закончить свое дело. Дрожащими руками зарядив все три мушкета, лесник переждал несколько минут, показавшихся ему мучительными часами. Ничто в лесу не шевелилось. Наконец он склонился над тяжело раненным сыном. Грубой ниткой зашил раны на руке Антуана и замотал их полосками ткани, которые поспешно оторвал от своего кафтана. Потом позаботился о ранах Пьера. Оба не приходили в чувство. Вероятно, их разум отказывался вновь увидеть бестию. Любовно гладя лица детей, Жан спрашивал себя, что еще он может делать, кроме как ждать.

Долгое время он сидел между сыновьями, обложившись оружием и вслушиваясь в призрачную тишину.

Ничто не шевелилось.

Наконец, когда прозвучало высвобождающее уханье совы, Жан понемногу расслабился. Ой разжег небольшой костер, разогнавший подкрадывающиеся к поляне тени. И лишь тогда повернулся к тому месту, где труп первого оборотня ждал, чтобы его осмотрели.

И замер. В луже крови лежало…

…туловище человека! Блики пламени играли на краях разверстых ран; Шастелю было видно, как поблескивают белым осколки черепа. В смерти зверь покинул его, оставив по себе изнуренного мужчину добрых шестидесяти лет.

Лесника передернуло. Ему противно было приближаться к трупу. Но разумно ли оставлять его тут? Кто поверит, что этот немощный старик при жизни был бешеным чудищем? Собравшись с силами, он оттащил мертвеца туда, где ручеек разливался в речушку, и там лесника стошнило в темную воду. После он сидел и смотрел, как течение уносит останки оборотня. Их где-нибудь прибьет к берегу, далеко от Виварэ и еще дальше от Жеводана. Пусть там он обретет покой.

Вернувшись к сыновьям, он накалил в пламени костра клинок охотничьего ножа и раскаленным железом прижег раны Антуана и Пьера. Пусть зачаток волка, или что там еще в них проникло, погибнет от жара.

Никто не должен узнать, что на самом деле произошло в этом лесу. Раны его сыновьям нанес крупный волк — вот что он расскажет Бофору и остальным. Подходящего зверя он подстрелит по дороге домой в Жеводан. Самое главное сейчас — как можно скорее покинуть эти проклятые места, где творит разбой существо, присланное, по всей видимости, из ада. Не иначе, пещеры в горах Виварэ ведут прямиком в царство дьявола.

Он наблюдал за незнакомкой из тени чудовищной модернистской инсталляции. Как и полагается старым нефтяным бочкам, эти воняли — искусство с неприятными побочными эффектами.

Девушка стояла перед мрачной картиной, чуть склонив голову вправо, длинные светлые волосы падали ей на плечи, укутанные темно-коричневым пальто. Из-под него выглядывал подол черной юбки и байкере кие сапоги. Она привлекла его внимание, потому что, в отличие от прочих взбудораженных гостей вернисажа, не двигалась. Она давала картине на себя воздействовать: воплощение одиночества и поглощенности.

Мир вокруг нее пребывал в погоне за бутербродами, чокался бокалами, поздравлял сияющего куратора выставки с удавшимся вернисажем и накладывал полные тарелки закусок. Всеобщее опьянение.

Словно в замедленной съемке, она сдвинула голову, отступила на шаг и уронила светлую гриву влево. Она застыла, он застыл, и каждый по-своему созерцал предмет своего интереса.

Наконец он не смог больше выдерживать вони нефти, кроме того, ему не терпелось открыть охоту. Приблизившись к ней, он старался не ступать слишком тихо, чтобы ни в коем случае ее не напугать. Испуганная дичь убегает.

Ему сразу пришло в голову, как хорошо от нее пахнет. Аромат шампуня был вполне сносный, духами она не пользовалась, и потому его чувствительный нос улавливал лишь ее собственный запах, чистый и не подделанный.

Еще через несколько шагов он очутился рядом с ней и сделал вид, будто интересуется исключительно произведением искусства, а никак не ей самой.

Девушка повернула к нему худое лицо, в котором немодно модные очки подчеркивали васильково-голубые глаза. На ней была темно-красная тонкая шелковая блузка, и ничего под ней. Ткань открывала грудь во всех соблазнительных деталях. Ей было не более двадцати трех лет. Хороший возраст.