Алан Банкер - Долина скорби

– Ух, падлюки, – процедил он, одной рукой держась за штаны, а другой яростно отбиваясь от наседавших мух.

Подойдя к желобу, Уизли с гримасой отвращения посмотрел на мутную неподвижную воду, отдающей серо-зеленоватым оттенком, и, начал раздеваться. Отбиваясь от мух, он сначала разулся, а затем сбросил с себя пояс – нож, выпав из-за пояса, стукнулся о ножку желоба и отскочил в сторону – и штаны, оставшись в одной рубахе, еле прикрывающей божий дар. Замочив штаны и башмаки, он повесил их сушиться на веревку, проходившую через весь двор, и воротился в дом.

– Ух-х-х, – выдохнул Уизли, ощутив на пороге вонь.

Зайдя в дом, он проследовал в кладовку, обходя серый шлейф собственных испражнений. При виде его, одни мухи взлетали с недовольным жужжанием, другие же прижимались к дерьму, точно боясь лишиться пищи. Протиснувшись в закуток, Уизли занес ногу над люком и тут же отпрянул, почувствовав головокружение и слабость в ногах. Запах гниения, источаемый черным нутром кладовки, был невыносим, перебивая собой запах дерьма. Сползая по стенке, Уизли судорожно глотал воздух, все больше и больше впадая в беспамятство, пока не рухнул без чувств.

Пробудившись от заливистого пения птиц, Тармиса обнаружила себя под сенью раскидистого дуба. Мерно и величаво покачиваясь на ветру, он походил на многорукого великана, защищающего родное дитя. Солнечные лучи, продирающиеся сквозь темно-серую листву, уподоблялись воинам, попавшим в самую гущу врагов: мечась из стороны в сторону, они тратили остатки сил в бесплодных попытках продвинуться вперед. Подняв голову, Тармиса узрела в трех шагах от себя потухший костер, дорожный мешок и тетушку Мэй, лежавшую к ней спиной. В сторонке гулял конь, черный, как смоль, с притороченным к седлу мечом. Встряхивая гривой, он поедал траву и озирался по сторонам, точно стражник, пребывающий в дозоре. Подобрав ноги, Тармиса поправила на себе синее парчовое платье и попыталась подняться, но из этого ничего не вышло. Ноги, будто налитые свинцом, ее не слушались. Вздохнув, она перевалилась на грудь и поползла к спутнице.

– Тетушка, вставай, нам пора в дорогу, – сказала Тармиса, толкнув старуху в спину. – Тетушка, ты меня слышишь?

Не услышав ответа, она схватила старуху за плечо и дернула ее на себя.

– О, Боги! – вскрикнула Тармиса, отпрянув от старухи.

И без того суровое лицо тетушки Мэй, выглядывающее из белого

чепца, казалось ей ужасным: пустой взгляд, острые черты лица, на котором проступали темно-синие пятна, и тонкая полоска бледных губ свидетельствовали о том, что старуха отошла в мир Богов не иначе, как несколько часов тому назад. Прослезившись, Тармиса заревела, тихо и натужно, словно боясь нарушить покой старухи. Конь, стоявший поодаль, прекратил жевать и посматривал на нее умным взглядом, будто разделял ее безграничное горе. Впрочем, это продолжалось недолго.

– Эй, не голоси! – небрежно бросил Калум, вынырнув с младенцем из-за дуба. – Иначе последуешь следом за старухой.

От неожиданности Тармиса подпрыгнула на месте и вскочила на ноги, будто никакой немощи в них не было и в помине.

– Это вы… вы ее убили? – спросила Тармиса дрожащим от негодования голосом.

– Нет.

– А кто же!?

– Ты.

– Я… не может быть?!

– С лошади падала?

Услышав про лошадь, Тармиса на миг задумалась, ощутив в теле ломоту.

– Да… падала, но я не убивала тетушку Мэй! Помню, как лошадь

нас скинула, помню, как мы упали, как…

– Да так неловко упали, что ты ее и придавила.

– Я… я не убивала тетушку Мэй!

– Не начинай снова, – сказал Калум, завидев в глазах Тармисы

слезы. – У ползучих гадов хороший слух.

– Они-то здесь причем!?

– Очень даже причем… ваша лошадь, поди, взбрыкнула непросто так.

Посмотрев на вороного коня, мирно пощипывающего траву, Тармиса вспомнила и про шелест в высокой траве, и про холод на тракте, и, конечно же, голоса, от которых не было никакого спасу.

– А вы, господин, откуда все это знаете? – спросила она, вытерев слезы рукавом платья.

– Когда с вами приключилась беда, я у дуба находился. А когда подоспел, так старуха была уже мертва.

– Стало быть, вы змею прогнали?

– Да, – ответил Калум, не упомянув, что змея, оказавшаяся гадюкой, готовилась впиться в ее шею в тот самый момент, как он подоспел.

– Я, наверное, должна вас поблагодарить?

– Не стоит, всякий на моем месте поступил бы так.

– И, все же, я вас…

Поняв, что не знает имени спасителя, Тармиса покраснела по самые уши и опустила взгляд в землю, усыпанную желудями.