Михаил Ладыгин - Дочь вампира

Я не слишком поверил в успех его начинания, но оказался неправ. Ещё до моего отъезда в Болотово приехало несколько семей. Самое интересное заключалось в том, что это были совсем не беженцы, а отставные офицеры, которым надоело мотаться по гарнизонным общежитиям и выслушивать бесконечные обещания выплатить им положенное материальное и денежное довольствие.

Отец Никодим радостно потирал руки, вводя новоприбывших в права владения наследством упырей и волколаков. К моей радости, в селе завелась скотина. На дворах забрехали собаки, веселя жидкостью своих голосов моего Патрика, а по улицам села побрели задумчивые козы, выщипывая из кюветов сочную травку. Жизнь возвращалась в некогда проклятое село. Настало время и мне возвращаться домой.

Надо заметить, что все эти дни я почти не видел Настю. Вначале она взялась помогать отцу Никодиму, приняв на себя обязанности его референта, а затем, когда в Болотово приехали переселенцы, начала обустраивать одно семейство в доме Фрола Ипатьевича, который вполне официально отписала им в полное пользование как единственная законная наследница всего движимого и недвижимого имущества незадачливого волколака. Семейство это состояло главным образом из пяти отчаянных сорванцов в возрасте от трёх до двенадцати лет, никогда не слышавших о той самой дисциплине, которую их папаша насаждал среди менее везучих чудо-богатырей, имевших несчастье оказаться в его роте.

Поскольку маленькие негодяи постоянно стремились напакостить моему зверью (они искренне верили, что ухватив за хвост сэра Галахада или запихнув палку в глотку Патрику, доставят тем самым им неизъяснимое наслаждение), я держался подальше от дома Фрола Ипатьевича и от Насти, за которой «золотая рота» капитана Блинова бегала постоянно, если не в полном составе, то в лице её худших представителей, на радостных лицах коих я явственно читал затаённую тягу к уголовной романтике.

Короче говоря, в Болотове становилось шумно и скучно. Утром я люблю поспать подольше, но колокольный звон, которому отец Никодим отдавался с редким самозабвением, способен был не только поднять с постели умирающего, но и превратить совершенно здорового человека в неврастеника. Итак, я начал паковать чемоданы.

Отец Никодим фальшиво заохал, предлагая мне отдохнуть, погостив в его доме сколько заблагорассудится, но я знал, что он будет безмерно счастлив избавиться от табачного дыма моей трубки и шерсти моей скотины в своей избе. Посему я сделался суров и неумолим, а отец Никодим, облегчённо вздохнув, подарил мне икону, чтобы она оберегала меня в моих странствиях. Должен признаться, что иконка оказалась древней и ценной. Подарив её мне, бывший однокашник лучше всяких слов сумел передать истинное своё отношение к моему вмешательству в судьбу Болотова.

И вот, когда я мыл свой лендровер, готовя его в дальнюю дорогу, на подворье прибежала Настя, сопровождаемая чумазыми новопоселенцами, чьё появление в Болотове вполне могло компенсировать исчезновение упырей. Постоянно несущий дозор Корвин издал предупреждающий клик, а сэр Галахад величественно проследовал на чердак, чтобы там в приятной дрёме переждать нашествие. Патрик же, поймав мой сочувственный взгляд, задрал хвост и рванул в лес.

Настя открыла рот, чтобы поздороваться со мной, но её приветствие потонуло в едином вопле трёх здоровенных глоток, каждая из которых извергала нечто банальное, но от этого не менее скверное: «Дядя, покатай!», «Это твоя тачка?», «А у моего папки был уазик! Знаешь такую военную машину?» В это мгновение я почувствовал странную тягу к вампиризму и меланхолически подумал, что в древнем обычае человеческих жертвоприношений заключён глубочайший смысл.

— Дети! Разве вас не учили, что придя в гости, сначала нужно поздороваться? — я постарался воспроизвести интонации одной моей учительницы, которая иногда снится мне после слишком обильных возлияний или при очень высокой температуре.

Три рта, прекратив словоизвержение, так и остались открытыми.

— Чистили ли вы утром зубы? Мыли ли руки? Почему у вас грязные коленки? А ваша мама позволила вам выходить на улицу в таком виде?

Настя поперхнулась от сдерживаемого смеха, а её свита, погрустнев, осуждающе посмотрела на меня тремя парами невинных серых глаз, однако, заподозрив, что я замыслил обременить их каким-нибудь скучным поручением (а я сделал всё, чтобы именно такое подозрение закралось в их порочные души), немедленно ретировалась.