Ия Карповская - Сибирские светлые иные - сборник. «Чувства, Энрике и Тиль», «Василий и Анастасия - история любви и смерти», «Песнь Химауры и Осени»

Удалая тройка неслась дальше, разбивая снег серебристыми подковами. И породистые лошади, казалось, не знали устали. В кармане шубы Васька сжимал деньги.

Васька приказал остановиться у трактира, чтобы хоть немного отдохнуть. Там его по ошибке приняли за барина, только Иному это было что называется «до лампочки». Гвелда больше всего беспокоило, где бы осесть надолго… Вовремя сел – за окном завыла вьюга, ехать дальше было просто невозможно. Сенные девки поглядывали на красавца с испугом и интересом. А тот, сурово оглядывая помещение, просто грел замерзшие руки, на пальце холодно сияло серебряное колечко. Ближе к ночи на дворе все стихло, взошла Луна. Она невольно напомнила кельту о Родине, те времена, когда мир еще молился старым богам. И не раз иностранцу в бледном свете казалось – во взвихрениях снега танцуют эльфы и феи. Да, было время… И увы, больше такой эпохи никогда не будет… Василий вдохнул свежего, морозного воздуха, с наслаждением прикрыв глаза. Все его естество пело, особенно душа радовалась лунному свету. Спутник Земли словно напоминал о былой радости своим черепообразным ликом. Омыв планету серебром.

Где – то у леса далеко зазвенел колокольчик, видимо тоже кто – то торопился либо домой, или просто ехал мимо. Русский дух чувствовался во всем – в чудных, как печатный пряник, избах, изукрашенных наличниками, в необычной росписи посуды, особенно красив оказался сам самовар. Интересный, и одновременно странный быт русских, женщины и девушки похожи на матрешки – красятся много и наряды яркие. Инквизитору нравились белые, тонкие, а не то, что ему на одном дворе «посчастливилось» увидеть один раз. В другой крестьянской избе ему очень вымотали нервы бабы, во весь голос поющие… Просто устал от хора…

«Зачем же столько красок в одеждах и столько румян на щеках? Ведь так пестро! Были бы Девы лучше подобны березам, тихи, скромны, не крикливы… Да, меня многие принимали за графа, и за барина, что не есть любо. Также нехорошо, когда девицы заглядываются на власы… Словно гиря их взор… А глаза бывают – то похотливые, так и жгут, возжелав лоном мой уд… Нет, не будет таким хохотушкам от меня ничего! Не глядите… А ежели бы вы были как голубки, то да, сам бы утащил на сеновал любить… Да и не желаю я этого… Нет Любви в этом Мире для меня, а лишь души насилье… Есть приданое у девки – она будет замужем, нет – останется старой девой… Пойте, пойте, бабы, о прошедшем лете молодости, когда красны вы были, краса была, как у берез, и заставляла биться сердца парней неистово ваша невинность. И чем боле голова кружилась от страсти, тем сильнее возжелались вы… – думал потом Василий, с горечью оглядывая всех за столом. Он все понимал. Кому – то здесь не хватило в свое время любви, кому – то гордыня глаза застила, кто – то просто самоутверждался, а иногда вообще встречался подростковый разум. – Что же вы творите, бабы?! Неужели непонятно: мужская логика правит миром, а женская – загоняет ее в гроб. Женщина, ты занимаешься хозяйством, – моешь, метешь, печешь, но более всего моешь – зачем тебя родили?! Только для этого?! Для чего ты живешь?! Чтобы тереть грязь до самой смерти?! Нет! Зачем тогда жить – то?! Когда – нибудь наступит время, когда женщина перестанет быть только мойщицей и уборщицей, и детомашиной. А сейчас – это просто дорога в никуда»…

Василий вновь вышел на улицу и стал снова наслаждаться ароматом мороза. Он снял шапку и встряхнул золотом волос. Они засияли вместе с серебряными звездами снега, парень рухнул в сугроб и с наслаждением потянулся. Русский воздух и правда был каким – то особенным, с привкусом минерала, что говорило о климате этих мест. А бабы в избе продолжали петь. Иной закрыл глаза и вспомнил свою «человеческую» юность. А ведь на самом деле любить он умел, и еще как! А как занимался любовью – и словами не описать… Когда все это повторится вновь – неизвестно. Красивое тело Василия здесь никому не принадлежало, как и его сердце, и нравом златовласый парень походил на сокола или орла. Суровый, прекрасный, мудрый и страшный для многих… И его трели души не каждый смог бы понять и услышать правильно. Парня действительно очень смущали яркие наряды, и потому он после купил русскую белую рубаху с алым цветком, и русская песня лилась над заснеженным полем, непонятная, с оттенком убитой юности… Народная, такая странная… Далеко – далеко в лесу завыла стая волков. Голодная.

– 20 —

Как – то раз, у каких – то крестьян, Василий угощался щами, свининой и солянкой, когда его взор вновь пробежал по столу, на котором была шикарная скатерть. Сотканная заботливыми руками и дивно расшитая, – птицы, звери, яблоки, и голова девичья… До прекрасного изделия было страшно дотронуться, не говоря уже о том, чтобы не залить супом. В избе в красном углу стояла икона с лампадкой, приятно смешивался запах дров и ладана. Черно – белого окраса кошка мягкими лапками ступала по дубовому полу, и словно хотела показать Иному всю свою кошачью женственность, без слов конечно. Умные, большие, раскосые глаза животного были подведены двумя полосами. «Идеален и дивен кошачий облик»… – и сразу вспомнились русские сказки и былины. Больше всего Гвелда удивило, что в большинстве сказаний фигурировал постоянно Иван. Почему только он? Что за имя? От слова Ива? Или потому, что Ива серебристая, потому и побеждает этот отрок Змея – Горыныча? А проще дракона. А где горы сами, откуда появляется Дракон? Почему Змей выходит охотиться вечером? Горы на седом Урале? Этого Гвелд так и не смог понять.