Вячеслав Агапов - Трещины

– Так интересно, – сказал я опустевшей квартире, что внезапно съёжилась, подобно картонной коробке и исторгла все возможные лучи света, – мы позволяем себе так грубо и цинично обращаться только с теми людьми, что нам истинно дороги. Это бессмысленно и жестоко, но где-то в глубине каждого из нас сидит эта червоточина, что исповедует принцип «бьёт, значит любит». Самое удивительное, что мой разум, беспрекословно понимая, что мы абсолютно разные люди, позволяет сердцу терзать себя тщетными возлияниями. И при этом строит неприступную крепость независимости и гордости, хотя сердце кричит – « ну же, я полностью твой, мне ничего не важно теперь, лишь бы ты была рядом!» – он натягивает скупую маску циника и цедит яд для каждого слова. Но под стражей хищно загнутых рёбер не прекращается жгучая боль, точно кто с размаху залил кислоты, так, что хочется разодрать грудную клетку ногтями, вынуть плачущий орган, упасть замертво, подобно Данко, чьё сердце слишком ярко и слишком быстро горело. Но что я всё об амуре…

Вот оно, исследование природы света, к алтарю которого я принёс уже слишком многое – расписано на десяток излохмаченных, потрёпанных тетрадей, что разбросаны по всей комнате. Среди множества непонятных чертежей, неразборчивых каракулей и попросту бессмысленных закорючек, обозначающих места, где мысль зашла в тупик, расписана теория, над которой не первый год бьются лучшие умы по всей земле. По некоей иронии, та самая точка опоры, которой недоставало Архимеду, основополагающие строчки формул написаны на салфетке, которая хранит на себе следы шоколада и отпечаток темно-вишнёвой помады. Все вычисления и расчёты донельзя примитивны, покажи их хоть девятикласснику, едва изучившему основы оптики, познавшему преломление и дисперсию, он с легкостью докажет их несостоятельность и высмеет хрупкую теорию.

Сейчас самое время приступить к самому безынтересному и приземлённому этапу работы, вдобавок, отягощённому банальной нехваткой средств. В конце концов, что за чудодейственное устройство можно собрать «на коленке», пользуясь минимумом средств и подручных материалов? Мой бюджет не чета тому, каким располагал Тесла – индукционные катушки в человеческий рост мне не по карману. Потому и устройство моё едва ли выйдет крупнее кубика Рубика.

Не вижу смысла расписывать весь безудержно весёлый и увлекательный процесс сборки микросхем, пайки конденсаторов, подгонки линз и настройки фотоэлементов – местами весь этот сумбурный и хаотичный процесс был непонятен даже мне, и некоторые конструкторские решения, казались в высшей степени абсурдными. Несколько раз я всерьёз задумывался о том, чтобы жахнуть что есть силы по этому скоплению бесполезного хлама, колотить, с хрустом разламывая микросхемы и контроллеры, в ярости бить по не заработавшему прибору, сквозь застлавший глаза кровавый туман не чувствуя ни боли, ни сожаления. Этапы работы над этим устройством хаотично менялись от гнева к смирению, от компромисса к унынию, и обратно.

Десять часов спустя, когда бабушки заняли свои традиционные боевые посты, пробудилась золотая молодёжь, а пролетариат заполнил коптящие троллейбусы, я отложил инструмент в сторону и взглянул на плод своих исступленных стараний. Выглядел он, признаться, довольно жалко – даже Тетрис в роли высокотехнологичного устройства дал бы ему сто очков вперёд, хотя бы плавностью линий и аккуратностью сборки. Будучи собранным, точно Колобок, из всяческого хлама, мусора и собранных по сусекам компонентов, он одновременно напоминал допотопный радиотелефон, мультиметр и старинную, нежно любимую всеми Электронику ИМ-02. Была здесь парочка тумблеров для переключения режимов искажения, россыпь светодиодных индикаторов, кнопка вкл\выкл, выдранная из старого советского радиоприёмника и ещё несколько разнокалиберных клавиш, ни на что по факту не влияющих, но приспособленные с заделом на будущее.

Выйдя из залитой мраком квартиры, я поневоле зажмурился – осеннее солнце светило необычайно ярко, словно хотело вдосталь побаловать людей своей лаской перед долгими холодными месяцами. Вечер разгорелся десятками цветов – от разноцветной листвы, разносимой задорным ветерком, до сонма шаловливых солнечных зайчиков, мечущихся между окнами типичных пятиэтажек и автомобилей их многочисленных жильцов.

Я плотнее запахнул куртку: не то, чтобы было особенно прохладно – хотел скрыть прибор от посторонних глаз и, придерживая его левой рукой, отправился на поиски подходящей аудитории.