КИРИЛЛ ДЕНИСЕНКО - Мамино Сердце

Очередное чудо. Знать, что тебя ждут дома. Любить. Всем нам выпало чудо жизни, в которой мы можем не понимать, какая концепция духовнее и правдивее, наша душа была до жизни здесь, а как будет после и как будет; но, что очевидно и что не оспоримо, так это оказать всякое гармоничное содействие в принятие своего априори существующего в нас – великодушия, красоты, мудрости и вечности, которые, с опытом и летами, будут не приобретаться, а обнажаться, являя всё больший мир.

Удачи!

ЧАСТЬ I: Путь в Голконду*…

ГЛАВА I

Посвящается моей маме – осветившей путь;

Посвящается тому юноше, что вернулся ли?

Посвящается и горькой, и сладкой правде.

I

Лучи полуденного солнца брали на абордаж любой объект так, что и тень не смела отбрасываться; её время было на заре и время тени вернётся на закате – тени крепчавшей, с издыханием света прощающихся лучиков солнца, и она была готова стать собой, расползаясь в непроглядное, бесформенное, без всякого отражения, ничто.

В оранжево-желтом такси, даже в полдень не преобразившегося, а оставшегося верным многим слоям дешевой и тусклой краски, мчались в забронированный хостел трое гостей из страны с древними славянскими корнями Эллос. Они, приземлившись несколько часов назад в местном аэропорту державы Дойчланд, толком не успели и перекусить, взяв шоколадок втридорога.

За молчаливым и хмурым водителем в потрепанном берете и косухе, с выцветшим, но модным шарфом, обвитым на заросшей шее, на заднем сиденье сидели гости страны.

С сверкавшими глазами, слева от двери сидела миниатюрная женщина, с коротким каштановым волосом уложенным наискось и назад, выделявшейся большой грудью на фигуре сглаженной худобой юности и в силу прибывавших годов пышностью Афинской девы, маленьким носиком к которому она прижимала голубой платок, свернутый во много раз, сжимаемый указательным и большим пальцем подрагивающих от волнения рук, белоснежным рядом зубов, открывавшимися взору когда она зевала и улыбалась в меру пухлыми губами с яркой бархатисто-алой помадой; юности – ей матери двух взрослых детей – придавала не кожа, совершенно чистая, гладкая, без намёка на поры, и не молодёжный джинсовый пиджак со стразами на плече, поверх белой кофточки с рисунком радуги и кролика с золотой серьгой в ушке, не большущие глаза подведённые лёгким макияжем, а, что-же? Точно! Необъяснимая и не измеряемая, но ощутимая чистота души, не замаранной ни в чём, источавшей со зрелостью, не иссякшую с годами любознательность, созерцательность, эмпатию; да, и сейчас, она вновь и вновь прикладывала платок к носику и глазам, чтобы скрыть её обеспокоенность предстоящей операцией, судьбоносной операцией, требующейся заключением врачей для её сына.

Она повернула голову. Справа от неё сидела статная, высокая, с острыми греческими чертами, с копной длинных прекрасных огненно-рыжих завивавшихся мелкими кольцами волос, спутница жизни её сына, организовавшая все сложности поездки в другую страну, персонально подававшую на оформление медицинской визы запрос и документацию; это была девушка сдержанная в эмоциях, с деловой отстранённостью, но, несомненно, любовью к её сыну.

– Кирюша, ты как себя чувствуешь? – женщина всматривалась в затылок сына, безучастно уткнувшегося широким лбом к мутному стеклу потрёпанного автомобиля, нервно, постукивавшего подушечками исхудалых пальцев по выцветшей, но всё же достаточно багрово-красной, пористой обложке книги, с крылатыми латинскими фразами.

__

*Голконда – через путь испытаний, скорби, жертвенности, достижение прощения Бога и победы над внутренним зверем, выявившимся в искаженной природе; обретение баланса, мира и правление своими собственными чувствами и действиями, без риска низринуться или оступиться теперь когда-либо.

К ним повернулся юноша, с длинным, частично выгоревшим от солнца волосом, отросшим аж до локтей, устало улыбнувшийся, воспаленными глазами оттенка древесины, и сжав пальцы в кулак сильной руки, напоминавшей отцовские руки, которым, правда, уступал размерами, потёр костяшками опухшее лицо, не познавшее ещё растительности, бегло заговорив:

– Dum Spiro, Spero*. – И, подняв брови над по щенячьи проникновенными глазами успокаивающе подметил: – Мамуль, родная, красиво здесь. Чувствую так же себя… Что Жаннуль, далеко нам?

– А я знаю Кир? Илейн Юрьевна, скажите, пожалуйста…

__

* Пока дышу – надеюсь.

Илейн Юрьевна не обратила внимание, как её внимание расфокусировалось, да и она и не хотела внимать вопросу; она с какой-то особенной болью, жалостью и заботой посмотрела на сына и брови не поднявшего на безосновательную укоризну в его сторону, только расплывшемуся в улыбке демонстрируя ряд ровных, со здоровой, естественной желтизной зубов. Она не в первой раз замечала, как выхоленного, выпестованного, выращенного в заботе, любви, нескончаемой вере – вновь грубо обрывает спутница сына. Жанна имела ряд первоклассных качеств: и хороша собой, воспитана, вымуштрованная на деловые беседы, только вся её любезность и муштра рассыпалась в общение со своим парнем; тем паче было заметно, что ей доставляло дискомфорт его невозмутимость, вместо ожидаемого смирения и чувство ссыпающегося юмора, порой с которым он перебарщивал; конечно, это их отношения, тем не менее, что-то такое ядовитое, исполняло эту девушку, именно яд, а не желчь, которую как раз и можно стерпеть. Яд и какое-то пренебрежение, непостоянное, правда, каким мыслимым ветром приносимое, но флюгер в рыжей копне волос, так и кренило в те, стороны, которые Илейн не хотелось наблюдать. Она позволила себе промолчать, посмотрела на неровно выбритый затылок водителя и отвернулась к окну, отгоняя наваждение своего мысленного осуждения.

Читать дальше