Ася Филатова: Под тем же солнцем

Тиану стоял рядом, и безуспешно пытался убедить Йавара выпить воды, в руках он держал наполненную наполовину плошку.

Упершись руками в колени, Йавар раскачивался взад и вперед. Боль в голове утихала, но силы покинули его. Язык плохо слушался, и все же Йавар заставил его подчиниться.

— Я… никогда… никогда не смогу этого сделать. Я не смог даже присутствовать на церемонии… Это… позор. Отец не простит меня… Я слаб. Я не могу…

Тиану раздраженно дернул плечом и принудил Йавара распрямиться.

— Выпей воды и перестань ныть. Я постоянно твержу тебе о том, что заставить стать жрецом тебя не могут, а ты уперся, как самый упрямый из сыновей Коацля, и вот тебе результат.

— Ты не понимаешь, — Йавар наконец принял вертикальное положение и облокотился на стену дома, черные глаза ввалились, лицо отливало синевой, — ты никогда не понимал… я рос с осознанием того, что стану преемником отца, я так ждал этого… И он ждал. Я подвел его… Я оказался недостойным священного действа… Я не выношу вида крови… Меня могло начать выворачивать прямо на алтаре… А ведь это только… животное.

Тиану подавил глубокий вздох. Йавар был прав, он действительно никогда не понимал стремления Йавара к власти, безумного, всепоглощающего желания стать кем-то особенным, по его мнению, кем-то важным и недостижимым простым смертным. Гордыня никогда не входила в число пороков Тиану, сам он более всего ценил вольную жизнь и свободу, но, уважая чужие убеждения и видя приверженность Йавара, не позволял себе открыто критиковать нынешнее положение вещей и, в частности, касту верховных жрецов.

После жертвоприношения, на котором Йавару впервые отвели почетное место среди служителей, Тиану, проводив Рин до дома, нашел его за старым развалившимся домом, уже основательно позеленевшего и со сведенными судорогой руками. Укрывшись от чужих глаз, Йавар, мучительно стеная, боролся с собственной природой, не желавшей воспринять священную церемонию как подобает. Муки его были велики, но, по большому счету, для Тиану непонятны.

— Раз ты способен думать, уже этим ты отличаешься от того тапира, чья кровь на жертвенном камне вызвала в тебе столько сомнений. Ты можешь выбирать. Я не стану убеждать тебя, ты знаешь, мне трудно тебя понять. Ты ведь противишься собственному выбору, противоречишь сам себе, но при этом пытаешься убедить всех, что именно это твой путь. Странно, если не сказать, глупо… я не силен в красноречии, старый Ясу назвал бы это по-другому, нашел бы нужные слова. Поговори с ним, пока есть время.

Йавар криво усмехнулся и, отпив глоток, выплеснул оставшуюся воду себе на грудь.

— Нет. Ясу — это последний человек, с кем бы я хотел обсудить свое положение. Да и он, поверь мне, не был бы в восторге. Мы, знаешь ли, в последнее время немного не в ладах.

— Назови мне того, с кем ты «в ладах», — покачал головой Тиану, поднимая с земли свой лук. — Делай как знаешь, но эта дорога не так уж хороша, как тебе кажется. И если на следующей церемонии тебя снова вывернет наизнанку, поверь мне, так будет лучше для всех, а прежде всего для тебя самого.

Йавар в знак несогласия упрямо склонил голову, но Тиану не стал продолжать бесполезный разговор. Молодой человек вскинул лук на плечо и оставил Йавара за старой, развалившейся стеной дома одного, наедине со своими мыслями. Солнце палило, и у Тиану появилось желание промочить горло и отдохнуть ото всей этой бесполезной суеты в тени и прохладе, и он снова направил свои стопы к дому Рин и Ясу.

Кровь. Смрад и копоть от факелов. Тело, сползающее под собственной тяжестью по бесконечным ступеням, обнаженное, в страшных потеках красок и свежей крови, одиночные, раздирающие душу крики и восторженный, звериный рев толпы. Арина открыла глаза. Первое, что она увидела, это слепящее солнце, заливающее золотом маленькую комнату. А прямо перед собой сквозь пелену слез разглядела маму с испуганным и обеспокоенным лицом.

Сон…

Слезы все еще струились по горячим щекам Арины, она горестно всхлипывала.

— Дочка, что случилось? — мама расстроенно гладила Арину по голове, — опять сон?

Арина слабо кивнула и зарылась лицом в мамино плечо.

— Очень страшный, — голос был гнусавым от плача, — я видела чью-то казнь. Кровь… крики. Какой-то хаос… И все такое реальное, даже запахи… Дым. И… всегда одно и то же ощущение ужаса. Как будто во всем этом я теряю кого-то очень близкого и дорогого…

Мама недружелюбно покосилась на стопку книг около кровати. Керам, Косидовский. Другие фамилии были совсем незнакомыми.