Пётр Африкантов - Странные истории

– Анна Андреевна, – говорил Миша, продвигаясь к её столу,– спасительница вы наша и палочка – выручалочка; не дайте пропасть ни за что, ни про что. Не можете ли вы напечатать вот этот противный листок, который мне только что вручила небезызвестная вам Оксана Юрьевна. Мне это позарез надо, а дали его мне только сейчас и то на одну минутку.

Анне Андреевне очень не хотелось вновь включать компьютер, но видя смущённый Мишин вид, она протянула руку и взяла у него листочек, машинально включила компьютер, вошла в «Ворд» и стала быстро перепечатывать текст. Анна Андреевна делала это быстро, как принято говорить – профессионально. И только, когда закончила печатать, поняла. Точнее не поняла, а в мозгу у ней промелькнуло другое дочуркино словечко – «ЗЗЯ». Это слово она употребляла, когда малышке что-то в действиях взрослых, относительно её, нравилось. И они удостаивались от неё особого внимания, разрешения и похвалы одновременно, заключённых в одном только слове «ЗЗЯ».

– ЗЗЯ, – сказала себе Анна Андреевна потихоньку, протягивая Мише отпечатанный лист.

– Что вы, я не расслышал, сказали?– спросил Миша.

– Да это я так…., готово, говорю, – сказала она, немного смутившись, что пришлось немного соврать человеку, которого она как-то по- матерински любила и немного ему покровительствовала. Мирские отношения, сформировали свой стиль поведения. Это был особый, защитный стиль, который не отталкивал человека, но и не пускал его внутрь, в свою сердечную клеть.

– Каждому своё место,– подумала она,– не получилось, значит, не получилось. Таков промысел Божий и нечего об этом думать.

А дело было в том, что Анна Андреевна, когда- то втайне мечтала, чтобы Миша стал мужем Лены. Они очень подходили друг другу по характеру. Но об этом она только мечтала. Лена была с детства неизлечимо больна и о замужестве говорить и мечтать не приходилось. Тяжёлая болезнь, как казалось Анне Андреевне, сформировала характер дочери. Нет, она не стала несносно капризной, а наоборот,– зная что её в конце концов ожидает, а это в конце-концов могло наступить каждую минуту, она стала наоборот очень выдержанной, не по годам серьёзной и терпеливой. И не раз видя, что мать находится на гране срыва, от свалившегося на неё несчастья, успокаивала её и даже улыбалась, используя для этого просто нечеловеческие силы.

Болезнь источала её, капля за каплей, вытягивая из неё силы, но чем больше это происходило, тем приветливее и покладистее, добрее становился её ребёнок. Это было трудно понять, но тогда Анна Андреевна этого и не понимала, что с ней происходило. Она просто жалела её, на сколько хватало её жалости, и всё. Жалость была больше тупая и бессознательная. Это была горькая жалость к обречённому, замешанная на человеческом бессилии. Анна Андреевна часто не понимала, чему улыбается её дочь, после приступа, за которым мог последовать конец.

Нет, тогда она этого не понимала. Она стала понимать её только сейчас, а тогда она готова была обратиться хоть к дьяволу лишь бы кто-либо, неважно кто, спас её дочь. И в этом крылась разделяющая их с дочерью пропасть. Одна понимала всё, а другая понимала больше чем всё. Точнее сказать, это была не пропасть, а пространство, которое одна уже прошла, а другая должна была пройти. Это было не пространство болезни, а пространство понимания и мироощущения. И вот у Лены оно было иное. Она в свои двадцать лет была ближе к Богу, чем её мать, та была только на пути к нему. Но, это она поняла только потом.

Изменения в дочери происходили постепенно, а не вдруг. Анна Андреевна заметила, что дочь стала читать религиозную литературу. Что на столике рядом с её постелью всегда лежало раскрытое Евангелие и другие книги, но тогда её ум это не занимало. Более, её интересовали любые ниточки, дающие надежду на выздоровление дочери, и она хваталась за каждую соломинку, чтобы спасти дочь: ездила за тысячи километров к выдающимся врачам, металась по округе в поиске народных целителей- травников, а затем обращалась за помощью к экстрасенсам и откровенным колдунам. Но всё было тщетно.

Но потом у Анны Андреевны, когда это произошло, был провал: провал в памяти, провал в мироощущении. На какое-то время будущее для неё исчезло, а настоящее было мало узнаваемо. Она жила больше по инерции, не ощущая жизни. Она для неё остановилась, замерла в ожидании. Нет-нет, ожидание пришло потом, а в начале была тупая обречённость и всё. Жизнь для неё в одно мгновение кончилась. Она даже и не хотела её: зачем ей нужна была жизнь, когда было отнято самое сокровенное, чем она жила и для чего она жила. Всё мгновенно рухнуло. Жить было незачем, впереди была пустота, пустота равнины, а сзади, уже в далёком прошлом, оставались в памяти горы всевозможных жизненных коллизий.