Глеб Васильев - Пушкин в Голутвине. Герой не своего романа

Если бы мне поручили создать совершенный мир, я бы сделал так, чтобы все люди звонили тем, до кого им есть хоть малейшее дело, по крайней мере, раз в месяц. И продолжали бы звонить, даже если весь разговор был бы таким:

«– Привет!

– Привет. Чего звонишь, уже месяц прошел что ли?

– В точку, братишка! Пролетел, как и не было. – Ну и дела, а я и оглянуться не успел. Как мчится время…

– Ладно, давай, береги себя. Через месяц позвоню».

А в случае смерти в совершенном мире у мертвого всегда бы находилась минутка, чтобы позвонить и сказать: «Привет, извини, через месяц позвонить не смогу, умер. Такие дела. Береги себя, братишка».

Вообще, если не брать в расчет рыночные отношения и материальные интересы, эта возможность последнего звонка помогла бы улучшить имидж смерти. А то живым эгоистично кажется, что умерший унес с собой в могилу какую-то тайну либо обиду. Позвони мертвец перед окончательным отключением от сети своим друзьям, родителям или детям и скажи что-нибудь вроде «я умер, и у меня все хорошо», он бы избавил ближних от множества страданий.

Я достал из кармана мобильный телефон и задумался, кому бы позвонить – Вике или Ире. Кого из них я хочу услышать больше? Между девушками не было ничего общего, кроме, видимо, меня. Вика загадочная и немного нездешняя, как будто намекающая своим существованием, что есть другое время и место, кроме «здесь» и «сейчас». Ира практичная и точная в формулировках. Думается, она понимает жизнь лучше, чем я понимаю смерть. Так кому же я хочу сказать «привет, как дела», кого я сделаю свидетелем того, что сегодня я жив и в ближайшее время не собираюсь менять этот свой статус?

Пока я ломал голову, телефон зазвонил, избавив меня от необходимости принимать решение.

– Привет, голубчик! Пойдем гулять? – спросил Викин голос.

– Привет как дела я не купил себе новое пальто и не знаю что там по радио говорили на счет погоды но я очень хочу пойти с тобой гулять, – скороговоркой, будто боясь опоздать, выпалил я.

16

– Ого, ничего себе! Бедный маленький поросенок, кто это тебя так? – Вика кончиками пальцев прикоснулась к моим разбитым губам.

– Не знаю, – ответил я, подумав, что мне отчего-то ни капельки не противно, что Вика обозвала меня поросенком. – Зато знаю, что сейчас я с тобой, и что это хорошо.

– Ты и вправду так думаешь?

– Конечно. Иначе, с какой стати я стал бы так говорить?

– Ты что, действительно не знаешь, зачем люди врут? – удивилась Вика.

– Привычка такая, – я пожал плечами. – Чаще бывает проще соврать, чем объяснять подробности и детали. Например, если бы я ночью призвал Сатану и до утра играл с ним в «крестики-нолики», а потом кто-нибудь спросил бы меня, почему я весь день зеваю, то я бы соврал что-нибудь на счет головной боли, не дававшей уснуть.

– Вот ты снова врешь, – Вика улыбнулась. – Твоя привычка в том, чтобы в начинку одного пельменя упихать что-нибудь несопоставимое, вроде Сатаны и «крестиков-ноликов». Чтобы держать марку тебе приходится врать – придумывать самого себя на ходу. А заодно и тех, кто станет спрашивать, почему ты зеваешь.

– Получается, что я вру, чтобы оставаться самим собой?

– Надеюсь, что только для этого. Иначе я бы в тебе разочаровалась. И это было бы плохо для меня. Потому что моя ложь в том, что я тобою очарована. Я бы стала агентом с проваленной легендой, а для таких только один путь, – Вика провела указательным пальцем поперек своего горла.

– Ты врешь, что веришь в мою ложь, но говоришь мне, что я вру? – я понял, что запутался.

– Да ты ведь не хуже меня знаешь, что существует только человек, а его личность – выдумка. Чистой воды фикция, – ответила Вика. – Чья-то личность – это фантазии только ее владельца, а бывают и коллективные вымыслы. Например, чтобы выдумать Ивана Грозного или Пушкина потребовались десятки поколений и миллионы людей. А тебя придумываем мы с тобой.

– Это хорошо или плохо?

– Зависит от того, как мы соврем – хорошо или плохо, – Вика поцеловала меня. – Я вот о тебе только хорошее вру, потому что люблю тебя.

– Или любишь меня, потому что врешь обо мне складно? Точнее, врешь, что любишь.

– Голубчик, ты же понимаешь, что ни мне, ни тебе не узнать, существуешь ли ты где-то кроме моей головы, – Вика воздохнула. – Но мы оба знаем, что в ней ты определенно существуешь. И раз уж голова по праву принадлежит мне, то в ней я могу делать с тобой все, что вздумается. А мне вздумалось тебя любить. Такая вот ложь.