Юлия Трегубова - Семьдесят пять ступеней вверх. Сборник рассказов

В любые двери граф Скавронский входит не спеша, вальяжно откидывая до блеска начищенные носки туфель, небрежно роняя взгляд на собравшихся. Пусть ловят кивок, едва заметный и оттого многозначительный, внушающий трепет. В этом веке себя нужно нести, себя нужно держать. Ты – эксклюзив, штучный товар, и цену назначаешь сам. Да, я определённо родился не в то время.

Баронесса Тяжбина, говорите? Прекрасно! Впервые вышла в свет? Замечательно! Как говорят в наше время, девицу надо обновить. Нет! Я давно не верю в искренность чувств. Что-что, а женская натура за эти столетия не изменилась. Проверено на собственной шкуре. Я был когда-то так наивен. Сто с лишним лет назад, а точнее в 1728 году угораздило меня влюбиться.

Я безуспешно бился над загадкой. Истово пытался преодолеть тягуче-упругую ткань времени и шагнуть за пределы тайного алого вечера. Но всякий раз на меня смотрели немые обломки прекрасного гоночного аэромобиля – тёмно-синий кузов, переливающийся, сверкающий перламутром в отблесках уставших вечерних лучей, с неоновой подсветкой по периметру. После столкновения неоновую ленту разметало по земле, и, словно звёздочки, её обрывки ещё какое-то время мерцали сквозь синеватую дымку. Казалось, что в груде покорёженного металла теплилась жизнь, но потом одна за другой звёздочки затухали, гасли, и жизнь уходила, остывала вместе с холодным августовским вечером, унося разгадку за пределы бытия.

Чья жизнь снова и снова разлеталась перламутровыми осколками? И сколько отведено мне? Сколько моих скоротечных дней будет загнано в чужое «готовое решение»? Пора исправить досадную ошибку! Свою судьбу я напишу сам.

Так, в тусклом отблеске неоновой агонии я начал с чистого листа.

Первая глава новой жизни встретила серым, промозглым вечером. Сырой ветер пробирал до костей. Погоду я не выбирал, зато выбрал век. И теперь с интересом взирал на новую для меня вселенную. И эта вселенная распростёрлась широкой дорогой, вымощенной камнем. Я тут же чуть не убился – нога, привыкшая к идеально ровным поверхностям, предательски подвернулась. Скромной каймою вдоль мостовой тянулись ряды подстриженных берёз, изредка перемежаясь с тускло-жёлтыми головками масляных фонарей. Запах витал необыкновенный – целый букет а-ля натюрель. Мой не привыкший к таким ароматам нос долго не мог разобрать природу столь впечатляющего амбре. Позже я свыкся с духом молодого Петербурга – заболоченная местность, лошадиный помёт, отсутствие такой привычной для двадцать первого века канализации и прочая, прочая, прочая.

Справедливости ради скажу, что к отсутствию канализации привыкать пришлось долго и мучительно. Даже напудренный парик и панталоны поверх чулок не казались мне столь неудобными, как фарфоровый горшок под кроватью. Ну да ладно… Это всё мелочи. Я мог бы и совсем сгинуть в анналах истории – без единой бумажки да в диковинном костюмчике. Ума не приложу, как бы я доказывал, что не беглый, останови меня какой-нибудь чрезмерно бдительный городовой.

Я плёлся наугад мимо деревянных незамысловатых домиков, казавшихся чумазыми и горбатыми в мутно-жёлтом рассеянном свете масляных фонарей. Как вдруг впереди сквозь сумрак спускающегося на город вечера замаячила чья-то фигура. Поначалу казалось, что густой влажный воздух размывал силуэт, отчего он колыхался, словно отражение на воде. Я ускорил шаг. И по мере приближения всё отчётливее вырисовывалась мужская спина. Каблуки гулко отбивали неровный ритм о каменную мостовую. Вот уже можно было разглядеть сползший набекрень парик, комично взъерошенный с одной стороны. Теперь видимость наладилась, но фигуру всё так же штормило из стороны в сторону. Не успевая за резкой сменой курса, ноги бедолаги то пускались в бег, то, шаркая подошвами, цеплялись носками башмаков за неровные края булыжников. Наконец, сверкая икрами в белых чулках, несчастный завалился на бок прямо посреди улицы.

Я машинально подбежал. От незнакомца разило крепким перегаром. Уж не знаю, какой дряни он перебрал, но перебрал конкретно.

– М-м-милейш… И-ик… м-милейший, – пытался выговорить он, одновременно протягивая мне руки.

Подхватив мужичка за руки, одним рывком поставил его на ноги. Благо, весу в жилистом, словно высохшем теле, было немного, да и рост не велик. Кафтан, к несчастию, испустил звонкий треск и разошёлся по шву, один рукав сполз вниз и повис гармошкой на запястье.

Мужичок оглядел себя мутными, глубоко утопленными, глазками, заохал и зацокал язычком. Попечалившись минуту о загубленном кафтане, он уставился на меня.